Господи, почему я такой рассеянный? Вчера вылил шампанское в торт, сегодня шел по улице в бахилах и думал, что так назойливо шуршит, а потом еще и из маршрутки на ходу вышел. И таких происшествий гораздо больше. :/

Как давно я этим не занимался. И вот, вновь от одного «авось — не вводное слово» и «тире между подлежащим и сказуемым-прилагательным ставится, если обе части находятся под акцентным ударением» меня бросает в дрожь, и хочется бежать и всему миру рассказывать, что вводные слова в начале или конце обособленной конструкции вроде причастного или деепричастного оборота не выделяются запятыми. Пунктуация — это как идеальный для меня роман, в котором нет любви. Но, черт возьми, я давненько не заглядывал в написание частицы «не» с наречиями. 

И речевое поведение демонов. Как давно я не читал, особенно антропологические тексты. Я и не знал, как мне без этого плохо. 

Только для словесных ролевых и без годов, потому что все годы для меня — одно сплошное мутное пятно. Для себя постараюсь в хронологическом порядке. Но моя память спит с другим. Ладно, без, но около и примерно. Далеко не каждый и не всякий успел пожить, но все-таки всех напишу. 

Вороная, прихвостень демонов, дочь умершей души и одного из темных богов, обитателей Аида. (Как кукла монстр хай, е-мое)

Льюис Беринг, кукольник.

Морок, разумный плотоядный туман, способный создавать иллюзии. 

Бояна Василевская, археолог-культуролог с дворянскими корнями, нашедшая в Антарктиде базу нацистов. Еще она выросла в Эстонии, писала работу по инцесту как культорологическому феномену, везде таскала с собой свою балалайку и воспитывала ручного пингвина.  

Олег и Ия, две половинки расколотой души девушки, впавшей в кому. 

Аполлинария, инопланетянка с еще не открытой планеты Солнечной системы. 

Ян, ролевик. 

Олег Василевский, бессмертный мутант, дворянин, торговец магическими артефактами. 

Гипнос, бог сновидений.

Воздушный дракон, имени которого я не помню.

Яно Маска, участковый ведьмак, ведущий прием.

Привратник, открывала врата в в человеческий мир из параллельного по заказу магических существ.

Леон, бывший адепт культа Женщины-Змеи и новобранец разрушившей его монастырь армии какой-нибудь империи. 

Танатос, бог смерти.

Орион Пражанин, сын звезды (или звездной космической нимфы) и бога сна.

Кррррллл, огненный элементаль, но на самом деле это не скажу спойлер.

Маришка, парень, воспитанный в обществе будущего как женщина, но ощущающий себя как мужчина.

Мрачный готический замок, окутанный поволокой черных, рваных туч. Бледный светловолосый красавец с алыми глазами задумчиво и пафосно всматривается вдаль и осознает, что рожден для чего-то большего – не для работы на дядиных костяных фермах и не для удобрения нежити свежими мозгами. Внезапно его окликает дядя: красноглазый юноша слезает с могильного холмика и следует за ним к торговцам за необходимым дяде контрабандным товаром. В шеренге стоит очень болтливый и вредный желтый робот, нужный дяде из-за его навыков очень вредной болтливости. Также в шеренге стоит сногсшибательная соблазнительная женщина с лиловыми глазами без зрачков и венком из электронных цветов. Дядя уверен, что это те дроиды, которых они ищут. Они прибыли в эти места с важным заданием, которое должно решить исход войны. Они ищут некого человека, который может оказаться бывшим владельцем того робота, который не желтый. Да это может быть дядя Ген. 

Дит и электронная компания движутся к дяде-из-машины, но тут их начинает подрезать машина злобных нехороших злодеев на один эпизод. Внезапно появляется человек в плаще, размахивающий длинной полосатой палкой. Злобные злодеи притормаживают, выплачивают ему взятку и покидают сеттинг. Дитрих восхищен тем, как мастерски человек в плаще орудует своей палкой. Это дядя Ген. Дядя Ген говорит, что у никогда не было никакого дроида. Дядя Ген получает в челюсть. Дядя Ген узнает дроида. 

Дядя Гипнос рассказывает Дитриху об ордене древних рыцарей с полосатыми палками, владевшими древней сакральной силой. В древности они хранили честь, справедливость и не давали космолетам летать по встречке. Дитрих в восхищении, но он не может оставить дядину костяную ферму. Они возвращаются в готический замок. Замок разрушен. Дядя и тетя сожжены. Скелеты разбредаются. Хаос, анархия. Дитрих решает, что ладненько, он поедет спасать вселенную. 

Они идут в самое развратное место – туда, где сидит сам сатана. В ближайший бар. Там они ищут транспорт для продвижения сюжета вперед и натыкаются на контрабандиста магических артефактов, Олега. Олег видит Дитриха и говорит, что для соперничества за принцессу должен быть другой персонаж. Дядя Гипнос отвечает, что у студии нет прав на этого персонажа, так что не надо выпендриваться. Олег не может договориться с сатаной и стреляет в него. Почему сатана не стрелял первым? 

Олег приводит всех к своему трейлеру «Сокол». Дядя Гипнос говорит, что, судя по потому, как «Сокол» выглядит, он тысячелетний. Сам ты тысячелетний, отвечает Олег. Желтый дроид Железяка говорит, что все шикарно. Он всем доволен. Это все явно хорошо кончится. Все дружно едут спасать вселенную. 

На сцену выходит напарник Олега — Василий. Все дружно поворачиваются к нему:

— Василий умер!

Василий уходит. 

Дядя Гипнос учит Дитриха пользоваться полосатой палкой. Рыба идет к гадалке, чтобы снять венец двусмысленных ассоциаций с персонажа. С закрытыми глазами Дитрих машет палкой, и маленькая машинка припарковывается и предлагает договориться. Гипнос рассказывает Дитриху о великой силе. Она в тебе. И в твоем отце. И в твоей сестре. Входит напарник Олега, Андрейка. Андрейка говорит: «ААААААААА». Андрейка не красноречив. Олег отвечает, что конденсаторы в норме. Железяка говорит, что все это злом точно не кончится. Дицима ничего не говорит, пусть он сам извиняется.

Твоего отца убил жестокий тиран, одетый в черное, когда-то сражавшийся на нашей стороне и убивающий одним прикосновением. Им же управляет еще более жестокий тиран в еще более черном, испускающий молнии и находящийся сейчас в огромном механизме. Зевс из машины, ты ли это? 

Дитрих готов сразить жестокого тирана, поехавшего по встречке на этом сложном пути силы и власти. Он одет в черное, он предводитель, он несет смерть. Он прямо-таки бог смерти. Его полосатая палка упала в пропасть, тиран едва не убил его своим прикосновением, но не смог. Дитрих, я твой отец. 

Нет.

Я страдаю неконтролируемыми вспышками гнева. Или агрессии. В общем, часто я начинаю или рыдать, или кричать без видимого повода, который очевиден лишь для меня одного. С возрастом контролировать это все легче, но платить за воздержанность приходится невозможностью ответить обидчику. Мой идеал — это я из детского сада. Однажды я играл в песочнице и возвел на ее углу куличик в виде Вавилонской башни. (Это был просто цилиндр). Один мальчик вез свою машинку по краю песочницы прямо на него. Я ждал. Я видел, куда он едет, и предвидел трагичный исход событий, но до последнего давал ему шанс одуматься. Он не воспользовался моим великодушием и наехал прямо на куличик. Я сыпанул этой мрази песком в глаза. Мне тогда пригрозили, что ему, возможно, придется делать операцию; я сожалел лишь о том, что мне из-за этого не включат «Простоквашино» на кассете. С тех пор я не мог давать правильного отпора обидчикам, и, возможно, здесь берет свое начало моя глазная фобия. Долгое время после из-за внушения я стыдился этого поступка, но теперь это наваждение прошло. Я вновь трезво оцениваю ситуацию и понимаю, что всегда был прав и заслуженно отомстил за свой куличик. 

Сегодня мы вместе с купоном на подарок пошли в магазин французской косметики. Купон был доволен, я в итоге разочаровался. По нему я должен был купить что-то, по цене превышающее двести рублей, и получить тушь. Я всё равно был месяц назад послан за шампунем, так что это событие гармонично устраивалось в общую цепь. Отказавшись от мысли купить помаду-карандаш — оттенки не удовлетворяли моей общей цветовой гамме в этом году — и взяв с полки самый дешевый шампунь за 250 р., я гордо протянул шуршащий в свой звёздный час купон. В итоге оказалось, что из-за тридцатипроцентной скидки до двухсот рублей до туши у меня не дотягивает, но я могу купить что-нибудь еще в количестве двух по цене одного, и это тоже очень выгодно! Я почти месяц думал, тратить мне деньги или нет на эту ебулду, и в тот момент во мне что-то переклинило. Это очень плохо. Это значит, что вокруг меня срочно должна резко понизиться плотность населения. Я промямлил: «Нет, это слишком сложно». «Что же в этом сложного?» — язвительно спросила меня продавщица, повесив на меня ярлык кавалера золотой медали «слабоумие без отваги». Я чувствовал себя обманутым и втянутым в более сложную маркетинговую схему, чем я понимал ее ранее, и это привело меня в ярость, на подавление которой ушло слишком много сил. Мне нужно было срочно отговориться хоть как-то, иначе я или зарыдал, или заорал, или выпустил бы на свободу стаи шампунек, и полиция увезла бы меня в страну, где рождалась литература двадцатого века. 

Этот город полон мерзости и разврата; в прогнивших душах его обитателей не осталось ни проблеска света. Изнутри их разъедает гниение; их взгляды застят выедающие глаза черви, и никак им не увидеть просвета в глубинах собственных пороков. Город погряз в грязи, забывшись в безвкусном перфомансе, сцена для которого – тонущие в помоях и похоти улицы этого города. Мафия заполонила хрупкое бетонное тело города: то и дело можно поймать остро колющий презрительный взгляд, брошенный очередным отщепенцем. Да, сложно держать в узде орды грешников, извивающихся в апофеозе своего бесконечного грязного гедонизма. Герр Рой поправил отворот своего синего пиджака, практически идеально повторяющего цвет его глаз, и пригладил уложенные волосы, сверкающие рыжизной под жидким светом фонаря на осыпанной стеклом бликов улице, омытой дождем; он посмотрел на своего напарника – комиссара фон Дю, чей четко очерченный черным свитером с высоким горлом силуэт словно светился священным светом неоновых ламп. По другую сторону улицы прошел человек: свет уличного фонаря, этого ока города, выхватил его бритую голову с точно приклеенной щеточкой куцей челки, и тут же забыл, проглоченного ночной тьмой. Серые, точно стеклянные глаза фон Дю лишь сверкнули, и герр Рой понял, что опытный полицейский глаз узнал из тысяч возможных целей одну единственную. Легкий кивок головой – густые каштановые волосы с серебристой проседью слегка покачнулись во мгле, и герр Рой уже следует за наставником в подворотню. Едва заметным движением руки комиссар фон Дю выудил фонарь и направил его прямо в глубь подворотни, выхватив из рваных всполохов тьмы члена группировки Бритых Челок, отсчитывающего методичными движениями деньги, и его покупателя, так же методично отсчитывающего зажатые в руках белые носки. «Белые носки!» — воскликнул герр Рой, и добавил, выхватив пистолет практически одновременно с комиссаром, — «Стоять! Полиция моды!» 

Покупатель дернулся и рванул в темноту; бросившегося было за ним напарника остановил фон Дю: «Оставь его. Он не нужен». Герр Рой направил наклоненный набок пистолет на нелегального дилера белых носков и внезапно заметил, что комиссар держит пистолет прямо. Указав пальцем на свой ствол, он повернулся к фон Дю: «Так более стильно». «Избито. Это – классика», — бросил фон Дю, повернув к молодому напарнику свое правильное, нестареющее лицо. Воспользовавшись моментом, дилер дернулся с места и исчез за проволочным забором, разодрав свои надетые на измазанные белесые носки сандалии. Герр Рой выстрелил в него, подавшись вперед, но комиссар фон Дю преградил ему дорогу: «Оставь его, он всего лишь пешка». «Мы теперь ничего не узнаем!» — в отчаянии возопил герр Рой. «У него на запястье печать в форме креста. Такие ставят при входе в «Обитель Божию», так что мы не останемся без дела в эти выходные». 

Спертый воздух клуба, пропитанный терпкими запахами пота и табачного дыма, разъедал легкие. Медленный танец тонущей в сене девы, теряющей одно за другим свои просторные светлые одеяния, невольно приковывал взгляды всех посетителей, через плотную толпу которых пробирались фон Дю и герр Рой. «Скажи мне, — начал комиссар, — шлюха Дева Мария – это пошлая безвкусица или эстетический пароксизм?» «К чему вы это?» — подозрительно сощурился герр Рой. «Ты можешь идти по улице, подойти к любому законопослушному гражданину в пиджаке и рубашке, чьи цвета идеально сочетаются с цветом шелкового шарфа, и задать ему этот вопрос. Он может ответить тебе, что это нигилистическое прочтение образа, продиктованное веяниями постмодернизма, или что это пошлый фарс; и ты можешь подойти к отщепенцу в клетчатой рубашке недельной давности, и вероятность получить тот или иной ответ будет такой же». «У вас анархистские взгляды, комиссар,» — осторожно заметил герр Рой, — «К чему вы клоните?» «Слышал ли ты эту последнюю экономическую теорию, герр Рой? Ту, про зависимость склонности к преступлениям от общего уровня жизни?» «О, ту, которая гласит, что бедность, униженное положение и нехватка денег мешают нищим подобающе одеваться? Что чем беднее человек, тем он более склонен к преступному взгляду и отсутствию чувства стиля лишь потому, что у него нет денег на нормальную одежду? И все эти жирухи в обтягивающих блузках, старухи в мохнатых шарфах и мужчины в офисных брюках и кроссовках одеваются так лишь потому, что не могут позволить себе ничего иного?» «Да, именно ее». «Извините, но, по-моему, это бред, комиссар». «Не все так считают», — хмыкнул фон Дю. «Услышь вас глава отдела ди Рэй, вы тут же были бы понижены в должности». «Все эти люди, вся эта погрязшая в нищете разума сволочь считает, что одежда – это лишь тряпки, прикрывающие тело. Для них одежда значит не больше, чем для нас с тобой – цвет бензина». «Но бензин же прозрачный», — возразил герр Рой. «Вот именно, — подтвердил фон Дю, — Для них нет ни морали, ни нравственности – в нашем понимании этого слова. Для них стиль – лишь жалкая блажь погрязшей в том, что они понимают под развратом, цивилизации. Надевая розовую блузку с темно-зеленым кардиганом, они идут жить и работать со спокойной совестью; оставляя челку на бритой голове, они не терзаются муками нашей морали». «Черт возьми, — перебил его герр Рой, — откуда берется вся эта дрянь?» «С рынка, мой мальчик, — печально вздохнул фон Дю, и софиты высветили борозды скопившихся у глаз морщин, заполненных пьяным светом,  - с черного рынка. И, что самое печальное, они могут быть по-своему правы. Слышал ли ты о деле Детской Сумочки?» «Об этом висяке двадцатилетней давности? – фыркнул герр Рой, — о нем слышал любой первокурсник Академии Полиции Моды». Взгляд стеклянных, мутновато-серых глаз комиссара фон Дю застыл, устремившись не на раздетую уже Деву Марию, но словно сквозь нее: «Сорок два ребенка были похищены, а после обнаружены в бутике кожгалантереи. Прямо на прилавке, с ценниками на маленьких лакированных ручках. Одна из величайших загадок нашего города, над которой бились лучшие умы полиции моды. Мне тогда было столько же, сколько тебе сейчас; я не был допущен к делу, но увидеть его материалы мне…удалось». Герр Рой замер в немом ожидании. «Эти сумки… Они были великолепны. Особенно моя дочь». 

— Смотрите, какой у нас плавный переход: Мгле удобно играть за мужчин, Эстри — за женщин, а мне...

— За червей. 

(с) Мгла