Замечательно подчас бывает наблюдать за влиянием интернет-среды на язык; напрасно иные, молодые телом, но старые душой ревнители чистоты русской речи хулят те прелюбопытные формы, которые речь приобретает в интернете. Носители языка, или, если смотреть сквозь легкую поволоку патриотического слога, народ чутко отбирает новые клетки для развивающегося языкового организма, отбрасывая недолговечные, слабые паразиты. И, как по приподнятой ноге балерины можно предугадать быстрый и легкий шаг, так по речевому поведению интернет-пользователей можно предполагать дальнейшую поступь русской речи.

Интересна такая тенденция в современном словообразовании, как все более частое употребление суффикса «от» при создании обозначающие абстрактные понятия слов женского рода. Взгляните же на все более привычные нам «политоту», «крипоту», «милоту» и другие кокетливые «-оты», юными нимфетками смотрящие на нас с экранов наивно и лукаво, чуть округляя свежий ротик в удивленное «о». Только вышедшие в свет, они с пыльных улиц нашей разговорной речи как бы случайно забегают то на агитационный вечер в живой и немножко журнальный пост, то на вечерние музыкальные посиделки в какой-нибудь паблик, оставаясь лишь на вступительное слово и исчезая с первыми аккордами невидимых нот, льющихся за треугольным скрипичным ключом. И отчего вдруг именно так, отчего именно этот суффикс, расталкивая корень и окончание на групповом фото, встает посреди новых, тугих от незрелости еще лексем? Почему вдруг это немного будто отталкивающее «от»? И в наш бесконечно юный век, когда доселе детские занятия обратились в формы искусства, а сон о настоящей жизни – в вечную игру; когда все моложе человек умом и телом, и гротескным преувеличением, раковой опухолью в душе человеческой набухает инфантилизм, рождает титан-язык множество нимф-литот, уменьшенных копий всех демонов. Точно пришедшие из тайного детского языка, они оберегают взрослых детей: маленькое, скачущее с круглым мячиком гласной «от» — и политика превращается в словесную игру, страх (криповый, будто чем-то скрепленный и покрытый траурным крепом) – в выуженную из-под кровати страшилку, а лишний вес – в дрожащее от детского смеха свежего летнего солнца фруктовое желе.

И в пунктуации остается легкая недоговоренность – ее никак не передать огрузневшей, приобретшей излишнюю серьезность и официозность точке. В личной переписке, где чаще всего используются разговорные конструкции, фразы редко кончаются точкой: ей не передать чуть оборванного конца, предполагающего прибавления к необработанному краю полотна беседы новых лоскутьев-фраз. А точке с ее эмоциональной точностью, строгостью суждений и четкостью фраз место в оплоте литературного русского языка – в полноценных постах, куда мы ее и направляем и куда с ней же направляемся. 

А дальше я присобачил свой старый пост о посте как отдельном жанре, который вы все уже читали.

Мое проклятие — создавать двусмысленные фразы, словосочетания и метафоры там, где они не подразумевались. Неужели вечто я буду чистить этот бластер? «Легкая поступь языка» — я вот имею в виду не то, о чем вы все подумали!

Есть несколько категорий людей, приходящих на общественные мероприятия: пришедшие вовремя и занявшие хорошие места за столами; пришедшие чуть позже и севшие сбоку от столов (или парт); опоздавшие и разместившиеся воробьями на жердочке и наказанными двоечниками в уголках; совсем опоздавшие, что получили отдельные маленькие столики и лавочки, принесенные бог весть откуда. Мне повезло, я совсем опоздал. 

Они там, оказывается, без меня даже разбирали какие-то правила. Я представил, как это выглядело бы на ЕГЭ и ГИА, и внутренне посмеялся. Мне повезло: я сел в первом ряду, прямо перед чтецом — каким-то нашим радиоведущим с замечательной, кстати говоря, дикцией (он ни разу не чмокнул и не заставил меня себя ненавидеть, к концу диктанта я был почти влюблен в него, если бы не «эллИны»). Мне не повезло: я сел в первом ряду, и мое уродливое лицо попало в кадр. Кажется, уже в первом предложении я наделал уйму помарок, так что я быстренько захотел повеситься. 

Автор посчитал сложными для народа два слова — «перипетии» и «Эллада». Серьезно? Узнав это, я едва не зарыдал. Перипетии! Эллада! Якобы из-за удвоенного «эль»! Но затем мне пришлось переменить свое решение: во-первых, на чтеца сыпалалось множество очень глупых и смешных вопросов от взрослых жирных теток, якобы пишущих диктант не впервые; во-вторых, он диктовал нам едва ли не с большими логическими ударениями, чем наша русичка, а подчас даже случайными замечаниями или намеренными ремарками давал подсказки. Кстати говоря, конструкция предыдущего предложения повторяет конструкцию одного из предложений в диктанте. Знаете, какие вопросы они задавали? Тупые. Но самыми смешными были: «А Древняя Греция — это страна? Ее с большой буквы писать? А в те времена боги… их с большой буквы писать?» Я стонал и плакал. Но сам я, по-моему, напортачил порядочно, особенно с переносами. Миллион раз взрослые, пожилые люди просили прочитать заново предложение, хотя по правилам он должен его перечитать на двадцать секунд позже и об этом можно догадаться; тысячу раз — перечитать, сказать, где точка, а где не точка, начинали писать при его первом, а не втором прочтении предложения — в общем, вели себя, как последние идиоты. И они же еще потом сопели, что организация им не нравится, чтение им не нравится, ничего им не нравится! После моих многочисленных попыток слушать аудиолекции и аудиокниги, могу сказать, что читал он почти гениально (а небольшие помарки делала и наша русичка, и они избежали бы ошибок, если бы писали во время второго, медленного прочтения, как то и подобает делать), что его помощницы решали проблемы практически мгновенно, а вся сутолока создавалась исключительно множеством дебильных вопросов. 

Слушая последнее предложение с довольно загадочной грамматической конструкцией, я не смог отказать себе в удовольствии и громко прошептал:

— Сложна!

Замечательный, насыщенный день. Мне пришлось идти после танцев в ресторанчик, ибо из центра никак невозможно было доехать домой — сей ресторанчик, пожалуй, единственная стоящая достопримечательность города, что бы ни говорили его описания в Википедии, — а после еще и таскаться по магазинам. И, что всегда было неприятно, даже при восприятии диктанта как развлечения я все равно чувствую, как болит от нервного напряжения сердце. Как и всегда, когда приходится переживать.

Какое же кодовое слово я для себя избрал? Господи, конечно же. Какое же еще, как не «Гипнос»?

Душным блеском изжелта-сонной лампы сверкает расфасованный в праздник жир, одевающий стол в безвкусные туники вежливости и среднедостаточного знания жизни; я пророчу свой вечер тридцать минут, три часа, три дня назад, и — исполняю пророчество. Где-то на том конце пропасти, отделенная от меня лубочным изображением русского застолья, моя мать, еще на месяц не постаревшая, рассказывает мне о приеме беременных: распухшие так, будто изнутри их распирает нечто чужеродное и живое, они приходят и требуют к себе отъявленного внимания. Кажется, будто вот-вот планета стояла на грани гибели: лишь выращивание генномодифицированных супербойцов может спасти ее. И с героической патетикой изгибается голень беременной ноги, выказывая в каждом не сбритом волоске чувство собственного достоинства и требование благолепного уважения, оттого что в продолжении своем эта нога способна производить нечто на себя похожее. Месяц спустя жена брата жены брата, который сын сестры моей матери — что-то из русских задворок мексиканской сентиментальности — будет рассказывать, как не удосужились однажды прийти к ней, беременной не то ребенком, не то с ребенком, какие-то вроде бы люди, но точно — из области медицины. Она будет слушать молча. 

В маршрутку зайдет женщина с ребенком: глумливо природа приоткрыла ему алеющий глупостью рот, и за жизнью глянца свежей слюны наблюдать омерзительно. Вот-вот он поднимет свою водруженную на пьедестал жирных или совершенно костлявых материнских ног обувь, обрекая синеву брючной ткани на потерю территорий в борьбе со слепым пятном мирового художника. Редкий персонаж, быть может, домогавшийся вас только что в тенистом углу маршрутки, предложит мадам мам сесть в полном согласии с клишированной голливудской героикой. Немногие выдержат рядом с собой сальную мягкость человеческого детеныша, пищащую что-то мокро, резиново. В маршрутку зайдет женщина с котенком: порыв весеннего ветра смахнет игриво три тела с цепких, жадных до пыли и мусора мест. Отказа мелодия просочится откуда-то сверху, повыше от серенькой шерсти. Да как же вы с ним — пропоет нам одна из вечных невест, своей извечностью составляющая пейзаж каждой дороги до дома. Забота искренним медом позволит слипнуться шерсти, и горестный плач раздастся на уровне полной груди; счастливец ухватит себе кусочек согнутого в породистость уха, прижатую в мнимом объятии лапку или мех — точно клуб густого сигаретного дыма. 

Я иду по родному району; на трафаретном изгибе дорожек, у бифуркации асфальтовых рек, мнимо-зеленая прогалина — спасительная пустота между жирными границами детской раскраски — кичится скудной, юношеской порослью. Щедро на ней одарены многочисленные городские боги — сизые, со стеклом свеженарисованных глаз, они радостно выживают на этом печальном клочке земли. Взгляд мой лениво бежит вслед за мыслью, но тот вдруг цепляется, не веря собственной выдумке: прямо посреди щепетильно нарезанных кубиков хлеба лежит аккуратно отломленная (нижняя) половинка чьей-то челюсти, судя по размерам — собачья. Замечательной сохранности зубы остро белеют, верно ожидая восторга археолога, чья прабабка сейчас канючит в кондитерской через дорогу. Совершенно выбеленный, кусок черепа ненавязчиво обозначает свои карандашные контуры в компьютерной графике реальности, признанный каждым прохожим, вспоминающим номер зубного врача, бесстыже скалясь на меня и более гармонично вписываясь в ландшафт, чем я сам.

 Шестнадцатилетняя Галадриэль Годлиэль была чрезвычайно милой девушкой с очаровательными розовыми глазами и золотыми волосами, и жила она в тихой милой усадьбе со своими родителями древней королевской крови, не зная, что обладает огромными магическими способностями — потерянной силой древних могущественных волшебников. Но однажды все изменилось: вампиры напали на ее дом и зверски убили ее родителей, оставив девушку сиротой. Причем не простые вампиры, а – энергетические: не было на трупах и следа насилия, лишь раскрытые от ужаса глаза и сморщенная от страхатряпка мертвого лица. И лишь великая сила древнего волшебства, таящаяся в этой хрупкой девушке, могла спасти ее от той же участи, что была уготована ее родителям: уничтожение – все, чего могла желать она банде разнузданных гнусных вампиров. И пробуждение этой силы покончит с ухмылками животных с человеческими лицами; могущественная магия сотрет их с лица земли, одиозных порождений похоти и мрака; и вот уже занес над ней, милой, нежной, беззащитно распростертой на паркете вишневого дерева —  три золотых за штуку – жаждущий вырвать душу из девичьего тела грубый зверь, и голос его звенит, точно сталь, звенит так, что на него можно клеить магнитики. На секунду взгляды их встретились – и словно вспыхнуло что-то меж ними, словно жаром, обдало их всплеском невиданной доселе энергии, — и дрогнули руки вампира, в коих зажата была секира, и опустилась она. Прорубив насквозь тело девушки-магички. Махайрод с сестрой Рысью и партнершей Онциллой ограбили дом и скрылись, как и всегда в таких случаях – следов найти было практически невозможно, да и кто найдет их: утром они будут уже в другом городе. И так они жили год за годом, если бы однажды он не застал свою партнершу изменяющей ему с его собственной сестрой; с тех пор персонаж с очередным не выговариваемым именем и идиотским сокращением от него презрел женщин и, оставив их без недавно наворованных богатств, пустился в одинокое плавание одиноким кораблем в одиноком океане этой одинокой жизни, утешая себя тем,  что все великие личности этим грешат; в конце концов, и Хан, и Наполеон были Соло. В одиночку ему заняться было категорически нечем, так что он обратился к наемничеству. 

Махайрод, потому что имя его вы уже забыли. Энергетический вампир, способен выкачивать жизненную силу из любых существ, но убивал он их обычно во время совместной работы. Владеет длинной двуручной секирой просто замечательно, вспыльчив, груб, агрессивен. Не брезгует кровью, но испытывает отвращение к бытовой грязи. Высокого роста сероглазый сероволос двадцати пяти лет. 

«Леша Вишняков

Убегает от ментов». 

(с) Мгла

Я спрашивал про принцессу и ее шутку!

Несмотря на то (или благодаря тому?), что я пересмотрел почти все фильмы киновселенной Марвел, первым моим комиксом стал дисишный. Кстати, начал я с фильма, ранее нравившегося мне как самостоятельное произведение, и теперь могу видеть, как точно все экранизировал Снайдер; часто воспроизводится все слово в слово, практически кадр в кадр. (Поэтому и фильм длинный, как прическа эльфа). Кстати, фразочки нечаянно актуальные. Прочитал бы я все и за вечер, но так, во-первых, не интересно, а во-вторых, я не намерен потом выслушивать, что я отдал столько денег, чтобы прочесть все одним моментом. 

Убранный в подполье урожай обещал сытую зиму (Цвет.). — Убранный в подполье, урожай обещал сытую зиму (в первом случае определительный оборот не отделяется от определяемого имени; во втором случае оборот убранный в подполье обособлен от имени, такой оборот создает дополнительный причинный оттенок: так как был убран в подполье)

И после этого не стоит удивляться, что человек, большую часть жизни думавший в формате правил этого языка, никогда не принимает определенных решений и так рассеян. 

Коли я б был во вселенной ВК, я был бы драконом. Потому что я все время лежу на диване в окружении своих электронных богатств, никуда не выхожу, но если прийти ко мне и до меня доебаться, то есть просто сделать что угодно, я встаю и такой АААААААААА БЛЯ ЗАЕЕБАЛИ СУКИ БЛЯ СОЖГУ ВСЕХ ААААААААААА СМЕРТЬ СМЕРТЬ КРОВИЩА (Мгла и Эстри знают, они же хоббиты)