Этот город полон мерзости и разврата; в прогнивших душах его обитателей не осталось ни проблеска света. Изнутри их разъедает гниение; их взгляды застят выедающие глаза черви, и никак им не увидеть просвета в глубинах собственных пороков. Город погряз в грязи, забывшись в безвкусном перфомансе, сцена для которого – тонущие в помоях и похоти улицы этого города. Мафия заполонила хрупкое бетонное тело города: то и дело можно поймать остро колющий презрительный взгляд, брошенный очередным отщепенцем. Да, сложно держать в узде орды грешников, извивающихся в апофеозе своего бесконечного грязного гедонизма. Герр Рой поправил отворот своего синего пиджака, практически идеально повторяющего цвет его глаз, и пригладил уложенные волосы, сверкающие рыжизной под жидким светом фонаря на осыпанной стеклом бликов улице, омытой дождем; он посмотрел на своего напарника – комиссара фон Дю, чей четко очерченный черным свитером с высоким горлом силуэт словно светился священным светом неоновых ламп. По другую сторону улицы прошел человек: свет уличного фонаря, этого ока города, выхватил его бритую голову с точно приклеенной щеточкой куцей челки, и тут же забыл, проглоченного ночной тьмой. Серые, точно стеклянные глаза фон Дю лишь сверкнули, и герр Рой понял, что опытный полицейский глаз узнал из тысяч возможных целей одну единственную. Легкий кивок головой – густые каштановые волосы с серебристой проседью слегка покачнулись во мгле, и герр Рой уже следует за наставником в подворотню. Едва заметным движением руки комиссар фон Дю выудил фонарь и направил его прямо в глубь подворотни, выхватив из рваных всполохов тьмы члена группировки Бритых Челок, отсчитывающего методичными движениями деньги, и его покупателя, так же методично отсчитывающего зажатые в руках белые носки. «Белые носки!» — воскликнул герр Рой, и добавил, выхватив пистолет практически одновременно с комиссаром, — «Стоять! Полиция моды!» 

Покупатель дернулся и рванул в темноту; бросившегося было за ним напарника остановил фон Дю: «Оставь его. Он не нужен». Герр Рой направил наклоненный набок пистолет на нелегального дилера белых носков и внезапно заметил, что комиссар держит пистолет прямо. Указав пальцем на свой ствол, он повернулся к фон Дю: «Так более стильно». «Избито. Это – классика», — бросил фон Дю, повернув к молодому напарнику свое правильное, нестареющее лицо. Воспользовавшись моментом, дилер дернулся с места и исчез за проволочным забором, разодрав свои надетые на измазанные белесые носки сандалии. Герр Рой выстрелил в него, подавшись вперед, но комиссар фон Дю преградил ему дорогу: «Оставь его, он всего лишь пешка». «Мы теперь ничего не узнаем!» — в отчаянии возопил герр Рой. «У него на запястье печать в форме креста. Такие ставят при входе в «Обитель Божию», так что мы не останемся без дела в эти выходные». 

Спертый воздух клуба, пропитанный терпкими запахами пота и табачного дыма, разъедал легкие. Медленный танец тонущей в сене девы, теряющей одно за другим свои просторные светлые одеяния, невольно приковывал взгляды всех посетителей, через плотную толпу которых пробирались фон Дю и герр Рой. «Скажи мне, — начал комиссар, — шлюха Дева Мария – это пошлая безвкусица или эстетический пароксизм?» «К чему вы это?» — подозрительно сощурился герр Рой. «Ты можешь идти по улице, подойти к любому законопослушному гражданину в пиджаке и рубашке, чьи цвета идеально сочетаются с цветом шелкового шарфа, и задать ему этот вопрос. Он может ответить тебе, что это нигилистическое прочтение образа, продиктованное веяниями постмодернизма, или что это пошлый фарс; и ты можешь подойти к отщепенцу в клетчатой рубашке недельной давности, и вероятность получить тот или иной ответ будет такой же». «У вас анархистские взгляды, комиссар,» — осторожно заметил герр Рой, — «К чему вы клоните?» «Слышал ли ты эту последнюю экономическую теорию, герр Рой? Ту, про зависимость склонности к преступлениям от общего уровня жизни?» «О, ту, которая гласит, что бедность, униженное положение и нехватка денег мешают нищим подобающе одеваться? Что чем беднее человек, тем он более склонен к преступному взгляду и отсутствию чувства стиля лишь потому, что у него нет денег на нормальную одежду? И все эти жирухи в обтягивающих блузках, старухи в мохнатых шарфах и мужчины в офисных брюках и кроссовках одеваются так лишь потому, что не могут позволить себе ничего иного?» «Да, именно ее». «Извините, но, по-моему, это бред, комиссар». «Не все так считают», — хмыкнул фон Дю. «Услышь вас глава отдела ди Рэй, вы тут же были бы понижены в должности». «Все эти люди, вся эта погрязшая в нищете разума сволочь считает, что одежда – это лишь тряпки, прикрывающие тело. Для них одежда значит не больше, чем для нас с тобой – цвет бензина». «Но бензин же прозрачный», — возразил герр Рой. «Вот именно, — подтвердил фон Дю, — Для них нет ни морали, ни нравственности – в нашем понимании этого слова. Для них стиль – лишь жалкая блажь погрязшей в том, что они понимают под развратом, цивилизации. Надевая розовую блузку с темно-зеленым кардиганом, они идут жить и работать со спокойной совестью; оставляя челку на бритой голове, они не терзаются муками нашей морали». «Черт возьми, — перебил его герр Рой, — откуда берется вся эта дрянь?» «С рынка, мой мальчик, — печально вздохнул фон Дю, и софиты высветили борозды скопившихся у глаз морщин, заполненных пьяным светом,  - с черного рынка. И, что самое печальное, они могут быть по-своему правы. Слышал ли ты о деле Детской Сумочки?» «Об этом висяке двадцатилетней давности? – фыркнул герр Рой, — о нем слышал любой первокурсник Академии Полиции Моды». Взгляд стеклянных, мутновато-серых глаз комиссара фон Дю застыл, устремившись не на раздетую уже Деву Марию, но словно сквозь нее: «Сорок два ребенка были похищены, а после обнаружены в бутике кожгалантереи. Прямо на прилавке, с ценниками на маленьких лакированных ручках. Одна из величайших загадок нашего города, над которой бились лучшие умы полиции моды. Мне тогда было столько же, сколько тебе сейчас; я не был допущен к делу, но увидеть его материалы мне…удалось». Герр Рой замер в немом ожидании. «Эти сумки… Они были великолепны. Особенно моя дочь».