Подумал я, что интернет — пространство, в принципе подобное раю с вечной жизнью. Интернет не знает смерти. Страница замирает, и все. И если вдруг ты умрешь или совершишь самоубийство, разве узнает кто-нибудь из твоих лучших друзей об этом? Нет, ты будто бы займешься реальной жизнью, забросшь страницу. Поначалу о тебе могут даже думать и беспокоиться, но вскоре памяти о тебе среди твоего обожаемого круга будет не больше, чем об очередной смешной картинке. И никто никогда не узнает, что ты умер и как ты умер, ибо никто не напишет на страничке прощальный постик. Собственно, ты живешь, пока на странице появляются новые записи, но смерти как таковой не существует — при исчезновении ты уйдешь в некое пространство реальной насыщенной жизни, ибо предположить смерть, аж уж тем более суицид, было бы слишком жестоко.

Поступил на гуманитарную специальность

@

Пойду-ка повторю, что такое сила Кориолиса, а то вдруг на географии спросят

— Ну, и зачем я тебя при себе держу, Людя? — саркастично усмехнулся Иудин в очередной раз. — Жалкий гуманитаршка! Какие народы ты будешь идучать со своей этнологией? Людцев и иудцев? Макдональдов и бургеркингов?
— Завали чело, пожалуйста, — ответил Людин. — Если ты не забыл, мы идем по навигатору в моей айфоне, работающем на волнах моего… Моего мо… Моего моз… — Людин начал усиленно тыкать в свой семисотый, проклиная все яблоки познания в мире.
— Что «моего мо»? Монтескьё? Монструозного Манто? — язвил Иудин, но Людин не отвечал ему: он усиленно тыкал в экран, шурша голограммами. Не сумев добиться от спутника какой-либо реакции, Иудин со скуки попинывал котубей — помесь котов и голубей, вынюхивающих следы юрких тарасисок — тараканов-сосисок, обитающих преимущественно в заброшенных холодильниках. 
— И таки не ловит, — бормотал сквозь кашу бороды Людин, — Где сеть? Связь же была, сука, — Иудин собрался было что-то сказать, но Людин задержал его выставленной вперед рукой — длинным, как и у всякого представителя его поколения, большим четырехфалантовым пальцем он набирал что-то на голографической клавиатуре:
— Алло, алло, да. Здравствуйте, у меня интернет не работает. Да-да, сотовый. Когда подключился? Триста пять лет назад...
Глаза Иудина медленно, но верно принимали форму детеныша тарасиски, свернувшегося калачиком под боком у матери.  
— Я где? Я в Казани. Подключался в Астрахани. Пешком дошел, да. Так быстро. Ну, перенаправьте на этот регион.
Иудин по инерции подпнул котубя так, что тот издал истеричное «Мяурлык!» и возмущенно затряс росшими вокруг клюва усами.  
— Да-да, здравствуйте. Сети нет, да. Нет, не домашний, мобильный. Ну, да, перенаправьте. Нет, Людин я. Не Лукоморьев.
Иудин срочно начал оглядываться вокруг в поисках возможно произастающей смоковницы, дабы, в случае чего, повеситься — но не по ветхим заветам, а по новым.
— Алло, у меня тут интернета нет. Есть ли вокруг центр техподдержки? Не знаю, может, и есть. Выгорело все. Ядерным взрывом, да, триста лет назад херакнуло. Перенаправьте, да. 
Иудин мрачно наблюдал, как из лона развалившейся у фонтана рожающей котубки выходит нечто.
Нет, это явно была не тарасиска.
— Алло, да-да, здравствуйте. Э-э-э… Ай эм фром Раша. Еа, ин зе эреа оф олд нуклеар воор. А ю фром Кэнада? Хау а ю? Ай эм файн, сенкью. Еа, сач проблем. 
Но это был и не котубь. Это был голот — смесь голубя и кота. В чем различие? Иудин стоял и взлядом неопытного апокалиптического зоолога выяснял методом прямого наблюдения, в чем различие. 
— Здравствуйте, у меня тут интернет не ловит. Да, вообще не ловит. Посреди Казани стою. Нет, не рядом с заводом синтесинтежратов (синтезирующих синтежраты). И не рядом с жратосинтесинтежратом (кафе, где едят работники заводов синтесинтежратов). И не рядом с синтежратосинтесинтежратом (заводом, синтезирующим еду для вышеупомянутых кафе). Вообще просто стою. Не синте и не жратов. Да, спасибо, жду. 
Они отличались существенно. У котубей усы росли вокруг клюва, а у голотов хвосты были длинные, подвижные, в мелкое перышко. 
— Ты кому звонил? — словно из небытия спросил Иудин, не отрывая взгляд от окотившейся котубки. — Все же вымерли давно. Триста лет назад. 
Глаза Людина медленно округлялись, становясь похожими на котлеты, коими обыкновенно мог окотиться приличный синтежратосинтесинтежрат. Глаза Иудина устремились в далекое неопределенное будущее, видя там светлый исход для всего человечества.

Углубимся немного в неглубокие познания Рыбы, дабы она сняла свой стресс в процессе производства массива печатного текста. Древний человек, как бы утрированно ни звучало данное определение, имел отличное от нашего восприятие времени: оно было для него не линейно, как для нас, но циклично. Время имело свое начало и конец и возобновлялось снова и снова через всевозможные концы света. Понятия истории также не существовало и, более того, отрицалось людьми: лучшим вариантом мира признавался изначальный, воплощенный в наличествующем в каждой мифологии Золотом веке, где все действия совершались либо богами, либо предками, и были потому хороши и правильны. Для поддержания существования мира в его первоначальном состоянии все действия, воплощенные в ритуалах, людьми повторялись, да и сейчас повторяются, но со временем мир все равно ветшал, рассыпался и в перспективе своей разрушался окончательно, дабы впоследствии быть созданным вновь. Итак, мышление человека чрезвычайно мифологично: как в мифологии, так и в религии существовал начальный Золотой век и последующее Царство Небесное и их аналоги, и все это легко и логично обосновывается волосатыми дяденьками, книжки которых я читаю. Мифологичность сознания проявляется и в политике, потому что, как все мы знаем, в СССР и при царе было лучше, а потом мы построим социалистическое общество и все вообще станет замечательно. Также есть нечто вроде социальной временной мифологемы: раньше, допустим, опять же в СССР, было лучше, девки были красивее и непорочнее, мороженое вкуснее, и социальная временная мифологема плавно перетекает в индивидуально-личностную, существование которой я осознал два дня назад. Ибо есть, допустим, опущение в прошлое, в ностальгию, в дивные времена детства, или, в случае, если вы мазохист, любящий жалеть себя, времена первозданного хаоса – ужасного детства, мысли о мучительности которого доставляют вам мрачное удовольствие. И есть индивидуальный миф о Золотом веке: времени, когда вы переедете в другой город, найдете свое призвание, встретите такого-то Мессию, способного организовать для вас ваш личный Золотой век, помочь вам найти ваше призвание, выучить триста языков, и все это даже без последней битвы с силами тьмы. Можно и с битвой, так даже драматичнее. 

Типичный блог Рыбы:
— Пост о том, как все плохо и как Рыба хочет умереть
— Смищнявки
Да, это заменитель поста о том, как Рыба хочет умереть. Чтобы без деталей, лаконичненько. 

Останки разрушенной цивилизации. Холод, голод и мрак. Чернильное небо развевает хищную пасть, дабы поглотить обглоданные кости человечества. В один миг планета опустела, выжженная дотла, захлебнувшись жареным человеческим мясом, гниющими валами моря потребления, с трудом пережевывая своих бывших властителей осколками зубов-небоскребов. 

Но были и выжившие. 

Двое смельчаков, геройски выживших под огненным дыханием смерти, из последних сил преодолевали километры выжженной черной пустыне в бесконечной борьбе за свои жизни. Лица их обросли бородами, кожу покрыл гладкий золотистый загар, крепкие мышцы ног проступали сквозь плотно обтягивающие штаны с подворотами. 

— Черт меня раздери, Людин! Раньше, чтобы так выглядеть, нужно было выкладывать по пять косарей в месяц, а теперь мы за эти деньги не купим даже жратвы, потому что не осталось ни жратвы, ни денег…

— Спокойно, Иудин: скоро мы подойдем к очагу цивилизации и ощутим дыхание жизни, последний вздох человечества…

— Эх, Людин, чертов ты гуманитарий, Пушкин тебя раздери… Что там дальше? 

— Столица Республики Татарстан…

— Епта! За год мы дошли только до Казани?

— До центра Казани!

— И где мы сейчас? Как далеко мы от этого самого центра Казани?

— Сейчас в навигатор забью, погоди…

— Толку-то от тебя, гуманитарий ты чертов, антропопизд ты этноебаный…

— Ебло свое сисадминское завали, кто ты без моего семисотого айфона на энергии моих мозговых волн?

— Нет, нет, стой. Стой, Иудин. Ты слышишь запах?

— О да… Поджаренные с хрустящей корочкой котлеты из стопроцентной говядины…

— Ломтик нежного подтаявшего сыра…

— Свежие хрустящие овощи, политые сладковатым соусом терияки…

— Не, не слышу. 

Людин недоуменно воззрился на Иудина. Иудин недоуменно воззрился на Людина. Оба они недоуменно воззрились на вымощенную камнем улицу, сжатую отреставрированными несколько веков зданиями исторического значения, беременными всевозможными заведениями от дешевых забегаловок до претенциозных кальянных. Прямо на улице, среди выстроенных из маленьких разноцветных кирпичиков хижин, ходили дети нового века: деградировавшие потомки величественной человеческой цивилизации. Некоторые из них были одеты только в красные и белые тряпки, иные добавляли к этому желтый цвет, а кто-то и вовсе предпочитал зеленый. 

— О, конгломерат родовых общин, — выругался, по мнению Иудина, Людин, — центр любого крупного города можно узнать по тесно расположенным территориям отдельных родов… К кому пойдем?

— Пойдем к кучерявым, нечего рассусоливать, у тех всегда найдется, что пожрать.

— А платить чем будем? 

— Научим их делать заказы через сенсорное меню и оплачивать кредитками...

Дородные женщины – или мужчины? – сновали меж радужно-квадратных лачуг, где-то слышался плач жирного ребенка. 

— С чего ты взял, что жирного?

— А когда ты в последний раз видел худого ребенка? В общине, обосновавшейся рядом с Макдональдсом? Или Ки-Эф-Си? Или Сабвеем?

— Рядом с эко-шопом…

— Люди не живут рядом с эко-шопами. Это миф. Не выживают общины, живущие на засахаренных ягодах годжи. Чем они, по-твоему, питаются? Вся натуральная еда сгнила триста лет назад, остался только фаст-фуд и ларьки со спорпитом! Мы полгода пили протеин, я даже в лукбуках таких мужиков не видел, какой я сейчас! Дайте мне гамбургер, дайте мне фиш-ролл, налейте мне колы и латте и оставьте меня в покое с вашим чертовым шоколадным протеином! Где их синтежрат? Доброго конца света вам, вождь, мы усталые путники, не соблаговолите ли вы, сударь… Как это синтежрат сломался? Ведите нас, вождь, ведите к синтежрату, не смотритет так недоверчиво, со мной сисадмин, сисадмин, понимаете?

— Триста лет как мир развалился, а тыжпрограммист я все еще слышу… Что я сделаю, идиот?- дернул Иудин Людина за плечо. – Как я починю это барахло? Я не по этой части!

— Так ты ж программист…

— А ты антрополог! Вот и сделай так, чтоб людяЯм всем хорошо стало!

— Не путай понятия антрополог и шлюха, иди чини синтежрат, сисадмин! Смотри, как народ на тебя смотрит! Как на бога! Еще в мифологию войдешь, станешь архетипом…

— Сам такой.

— Эх, зачем мы ждали этот аддон с возрождением Кадгара? Сейчас бы померли и покоились с миром...

Стоя перед синтезирующим жратву синтежратом, исправно триста лет поддерживавшим очаг погибающей человеческой цивилизации, Иудин раздумывал, как к нему подступиться. Людин тем временем в окно критически рассматривал сложенные из легких разноцветных кирпичиков хижины:

— Интересно, почему все-таки лего? И какой забавный узор…Интересно, это не реплика на ту стеллу?

— Да хуй это, хуй! И узор этот – полная хуйня! Не знаю я, что с синтежратом делать! И от тебя никакого толку, чертов ты гуманитарий! Зачем ты вообще учился, если теперь, после гибели цивилизации, от тебя никакого толку!

— А какой толк тогда от сисадминов? – резонно вопросил Людин, распаляясь. – Какой толк от тебя? Ты чему учился? Никто ни на что теперь не годен. Не ной, пожалуйста, погань ты технарская: я видел, как сантехник, осознав гибель мира, сошел с ума и с криками «Нет, нет больше в мире унитазов!» покончил с собой…

Иудин неприлично заржал. 

— Ах, чтоб тебя, унитаз ты с говном, — пнул он синтежрат, и тот, словно почувствовал в себе прилив новых творческих сил, тут же родил круглую, плоскую, как полная луна, котлету. 

— Вождь и весь род были в восторге, — сквозь листья салата бормотал Людин. – Не хочешь стать богом плодородия, а? Может, жениться на здешних женщинах, презреть мускулы ради сочного жира, оставить поиски собратьев ради детей нового времени…

— И всю жизнь жрать эти коровьи лепешки? Эх, сейчас котлет бы, Людя…

— Да, мамкиных… Все бы отдал, лишь бы еще раз увидеть эти котлеты, — едва закончил Людин, видя, как дорогу пересекает эллиптоидного вида котлета с выводком маленьких котлетят. 

— Ты тоже это видишь? – тихо спросил Иудин, боясь спугнуть судьбу. 

— Из соседней студстоловки! Эволюционировали, сволочи…

— Берем их, ну? Сейчас!

— Может, приручить? 

— И вольер из палочек для кофе выстроить! Ну же, Людин, будь человеком, антропос ты чертов, поймай мне котлету!

И два странника, героически преодолевающих мрачные пустыни вымершей цивилизации в поисках выживших, бросились в догонку за стайкой эволюционировавших куриных котлет.

Я не вижу ничего. Не вижу. Не вижу. Не вижу. Не могу читать. Посадил зрение, теша себя иллюзией общения. В жизни поговорить не с кем, думал, хоть здесь у меня есть кто-то. Зачем посадил зрение? Теперь не могу читать. Зачем все это. Не хочу быть пользованной шлюхой, которую потом променяют на игрушку, а общение сгниет до уровня привет-как дела. А оно уже такое. Что это за любовь такая.Годами пытался разделять увлечения, а кто-то пытался разделать мои? Нет, я же скучный. Не могу читать ничего. Не вижу. Как же умереть хочется. Убейте, а то мне родителей жалко. Знали бы они, как меня сдавило одиночество, что оно сделало со мной, как извратило, искромсало. Я почитал бы вместо этого поста. Только буквы не вижу. Как же я устал. Снять бы этот снова легший на грудь камень.

Теогония и антропогония манихейства похожа на типичную аниму со сложным объяснением существования пяти девочек-волшебниц для спасения мира. 

Важная мысль для этого блога. А Лун мне эстетику сделал, вот. 

Простите, что не читаю ваши посты и не отвечаю на комментарии — как-то душевных сил не хватает. Я вообще ничего не делаю. Я существую, как овощ, хотя планировал делать многое. Но спасибо, что проголосовали за языки, ваш голос важен для нас х)
Ни в какой танцевальный коллектив так и не пошел. Пришел на отбор в один — пытался там танцевать этот типичный задовилятельный танец на грани приличий, выслушал, что я самый слабый, понял, что стараться я не буду. Не смогу пересилить себя и вилять бедрами, не по мне это. В коллективы с другими направлениями тоже не ходил — понял, что там новичкам не место.  
Сегодня должно было быть первое собрание археологического кружка, но я понял, что сегодня я туда пойти не способен. И не то чтобы я устал физически, я просто не чувствовал в себе каких-о более глубинных сил сделать это сегодня. 
Ходил на просмотр в театралку. Эх, я-то думал, здесь чему-то учат, здесь правда может найти себя любой, но нет — и в спорте, и в танцах, и в театралке нужны исключительно профи. Замкнутый круг. 
А поговорим мы сегодня о моей личной философии пессимизма. 
Меня всю жизнь упрекали в том, что я ожидаю от жизни исключительно плохого. Проблема в том, что я, как истинный изгой, жду от окружающих лишь очередных насмешек или какой-нибудь гадости, но всякий раз, когда я умудряюсь расслабиться и довериться людям, отвергая этот принцип, я это как ра и получаю. Это звучит, как типичная ванильная цитатка, но таки сие правда жизни!
Это так забавно, но в среде людей, похожих на меня либо складом ума. либо интересами, я снова стал волком-одиночкой. Наверное, неосознанно я этого ждал — когда я пытался общаться с компанией, собирающейся вокруг Адели, я испытывал страх перед толпой, видя в группе ту самую толпу людей, в которую не мог вписаться в школе, и иногда просто просиживал по полтора часа, уткнувшись в планшет или лежа на парте, как бы прячась от мира. Однаджы мы с ней гуляли, и я, как всегда, доверился и душу вывернул, думая: ну, вот оно! Хикки, бывший изгой, трансгендер, гик! Вот оно! Ха-ха. В какой-то момент я заметил, что она стала игнорировать меня: не смотрела в мою сторону при разговоре, общалась ко всем, кроме меня, в общем, стала делать вид, что меня не существует. Если раньше, едва задев меня, она извинялась, то потом спокойно трясла мокрым зонтом над моими колготками. Все начиналось с «Ириночка, ты пойдешь с нами на Хеллоуин?», а пришло к «Не дави на меня пожалуйста а». Я установил новый рекорд: раньше моя самая короткая дружба длилась два месяца, сейчас… Пять дней? Неделю? Ей-богу, ак всегда, мне не объяснили, в чем дело. А так как компания формируется вокруг этого так называемого хикки, мне там места уже не было. И я, оказавшись один, чувствую… облегчение? Я не условил правила общения, для меня есть только одна понятная естественная роль, и жить иначе я просто не умею. Я всегда был один и всегда буду один. Есть во мне еще и что-то отталкивающее, омерзительное, наверное, раз люди всякий раз так поступают.
Так вот, меня порицают за постоянное ожидание худшего. Как писал Успенский в одной из частей цикла о Простоквашино, точную цитату не приведу, некоторые люди говорят, что, если все хорошо, значит, скоро будет совсем плохо. Так вот, если вы постоянно ждете плохого, вы оказываетесь морально — и не только — готовыми воспринимать тот удар и переносите все, как должное, а не как ужасную трагедию. А если в вашей жизни происхдит что-то хорошее, вы принимаете это как подарок, а не как что-то естественное в этом дивном мире, и уж тем более не ропщете на то, что вас в прекрасной жизни обделили прекрасным. Это вот непонятно людям, когда я просчитываю по большей части негативные исходы какого-либо события и жду только несчастливого конца. А когда не жду, как правило, получаю конец еще хуже. 

У меня тут появился шанс пойти на курсы и в следующем году начать получать второе образование переводчика. На английский идти не хочу. Французский больше нравится. В Германии больше стипендиальных шняг, обменов и программ магистратур. Думаю.

Если буду писать длинные посты, сорвусь в пиздострадания двусмысленного характера.