На этот раз отдых не мог получиться таким активным, как раньше, ибо рубль, как известно, падает, как малолетняя шлюха в чужой постели. Экскурсий было гораздо меньше – экскурсия была одна. Если раньше меня могли занимать рассказы о святых, как это было на Крите, архитектура, как это было в Праге (ах, Прага, душа моя, свет мой; язык делает два шага и сталкивается с небом; Prague для англичан, Praha для чехов, プラハдля японцев, но для меня всегда – Пра-га). В этот же раз нас потчевали целебной грязью из-под алтаря, которую мы могли собрать в кулечки; молитвой, снимающей все порчи и сглазы (а теперь вопрос на засыпку: как молитва может снимать порчу и сглаз, если суеверие и вера в порчи – грех?) и волшебной святой водой, которой я потом запивал свои таблетки. В третий из посещаемых нами объектов религиозной культуры меня даже не пустили, ибо перед Господом им было стыдно на мои голые ноги в шортах. Собственно, как же тогда не стыдно в них ходить за пределами, он же видит все? Или он смотрит только в храмы и монастыри, как игроки в Симс – только в дома?
Удивительно, но нигде там я не нашла рынков. А ведь это всегда одно из главных мест для меня: средоточие опошленной истории и культуры, заключенной в пластик магнитиков, обязательные перечницы в виде сношающихся животных, миниатюрные копии памятников скульптуры и архитектуры и горы рахат-лукума – все это наполняет меня особенной энергией вкупе с лицезрением толп туристов и улыбчивых лиц местных торгашей. А возможность на рынке что-нибудь слямзить? Когда я вообще воровал в последний раз? Моя коллекция определенно требует третьего трофея. Толпы людей вдыхают в меня жизнь, дают энергию, которую мне так тяжело тратить; на рынке производится больше ритуалов жизни, чем в церкви, и они более святы в своем принятии жизни.
Основном категорией кафешек были Макдональдсы и Сабвеи в противовес желаемым летним забегаловкам с национальной кухней. Но через дорогу от нашего отеля был замечательный рыбный ресторан, в который мы ходили аж два раза. Я, человек, видящий в кальмарах нечто склизкое, как глазное яблоко, могу час расхваливать тамошние кальмары, креветки и осьминоги. А сибас! Что это был за сибас! Думала ли я вообще, что рыба может обладать таким вкусом? Это торжество потребления по количеству возвышенных ощущений превышало все монастыри и церкви. (Ах, что такое православные церкви рядом с одним храмом св. Витта, посещение которого душой обращает к католичеству? Что их свисающий, точно с неба, виноград на сетях рядом с его витиеватыми витражами? Что они все такое рядом с дальней мечетью, в которую нас, конечно, не завезли? Не пойду больше в православные храмы, их фаллические купола, отупляюще благостные лица посетителей приелись мне, я жажду, наверное, того же, но в иных красках).
Отель был трехзвездочный. Былые четыре звезды были роскошью по сравнению с его грязью, неопрятностью и запахом далеко не самой лучшей кухни, но ради шведского стола ли я приехал? Нет, ради моря, которое я получил сполна. Оно здесь не вызывало инстинктивного страха, было податливым и нежным, с чуть жестковатыми буграми вечерних волн, точно ручной котенок-подросток, кормившейся при отеле со стайкой большеухих и большеглазых кипрских бродячих кошек. Лоснящееся пенными гребнями волн, оно лениво вырисовывало в реальности картинку с открытки: всякий раз, глядя на него, я думал, что этот пейзаж создан любителем, а не профессионалом, так мила была простота изложения, свойственная морю как рассказчику.
Знаете ли вы, каким должен быть идеальный нектарин? Конечно. Именно такие там и были. Дикие люди набирали себе их штук о пятнадцать, оставляя ни с чем посмевших замешкаться неудачников. Однажды я стоял рядом с девочкой, построившей себе из нектаринов трехъярусную пирамидку; я разозлился и возвел себе двухъярусную. Объевшись ими до полубессознательного состояния, я пошел купаться в ночном море: огни городов, располагающихся по обе стороны залива, были словно дырочками, сделанными в полотне для показа киноленты; мрачный горизонт, соединявший в себе небо и море, был точно мазней сюрреалиста на широком полотне – настолько далек от реальности был увиденный пейзаж. Глядя на небо, можно было верить, что оно лишь купол, нависший над миром, и никаких огненных шаров, других планет и галактик нет и в помине; уходя, я страшно захотел последний раз взглянуть на это чужое небо с иначе разбросанными звездами – Большая медведица располагалась прямо над головой. Звезды мирно делали вид, что они лишь свет для примитивного человеческого глаза – не более; особенно блеклая звездочка, тихо мерцая, пересекала небо. Вот тогда я оторопел. Небеса потеряли последние остатки реалистичности, уподобившись волнам, во мраке точно вылепленным из примитивной компьютерной графики. Небеса превратились в аттракцион для разума. Звезда пересекала небо, дрожа и перескакивая с места на место, но в то же время держась определенного курса. Кажущееся дрожание могло обратиться в сотни и тысячи километров (парсеков?), потраченных на эти странные вихляния. Однажды она даже исполнила нечто, по форме напоминающее спираль; позже стала то исчезать, то появляться, все двигаясь к горизонту – пока не пропала окончательно. Мы предположили и самолет (а дрожание – оптический эффект, а самолеты вообще так может быть видно?), и спутник (а дрожь снова мнимая), и метеорит (непонятный для меня аргумент «август же»), и просто игру света или атмосферное явление. Конечно, без шуток про рептилоидов и РЕН-ТВ не обошлось.