Не думаю, что мне уже будет, куда впихнуть эту линию, так что просто суну сюда. По идее, Петитмаль должна была дать Малатти адрес члена синдиката, который мог бы оказать ему протекцию. Нет, я не провожу прямую ассоциацию некоторых персонажей с собой и не срисовываю их внешность с себя, просто мне нравятся такие сочетания, а у меня не самая, кстати, красивая их вариация. Да, я назвал персонажа Петитмаль. Да, малый эпилептический припадок. Просто слово прикольное.

Находилась искомая школа в подвальчике отеля-высотки, славящегося преимущественно недорогими ценами на одну ночь и обслуживанием прямо в номере. Принадлежал отель, как и школа, Олимпу.  Когда Киар с Малатти спустились туда, несколько рассеянный маг направился было к приоткрытой двери в один из танцевальных залов – его тут же побежали останавливать люди с ресепшена, крича полушепотом, что туда нельзя, что там сейчас ведет мастер-класс сам… Малатти не стал разбираться, какой такой «сам» ведет там мастер-класс и почему ему туда нельзя (должно быть, всего лишь известный танцор или хореограф… известный в определенных кругах; в любом случае, никто из основных персонажей не озаботился этим вопросом) и пошел прямо навстречу своей судьбе, размашистым жестом постучав рукой, в то время как все остальное его тело уже было в зале. Взору его открылось вполне классическое во всех смыслах этого слова зрелище: стройные ряды юных, свежих мальчиков в весьма классическом балетном облачении, с чопорно-серьезными лицами выполняли тщательно отточенные «па»; руководил ими, по-видимому, «сам» — неопределенно-среднего возраста мужчина, как и все танцоры, выглядящий много моложе своих истинных лет. Пышные светло-русые волосы волнами ниспадали ему на плечи, и из-под упавших на глаза локонов горели распутно и нагло большие карие глаза. Очень женственное, его лицо рисовала насмешливая улыбка изогнувшихся губ, и, несмотря на лицо, силуэт его тела был выточен из налитых силой бугрящихся мышц. Зная, что и он должен быть олимпийцем, Малатти вспомнил Петитмаль. Но долго вспоминать Петитмаль было неприлично, и Соледжата вынужденно прервал поток из бесконечных плие, деми-плие, пти-батманов, фликов, фондю и батман-тандю, за которые Рыба отдает уйму деньжищ, и громко высказал свое здравствуйте, присовокупив к этому еще извините и немного не подскажете. Тоние, почти прозрачные тела мальчиков замерли, и хореограф властным жестом показал магу дверь в противоположном конце зала, повелев своим мальчикам взять боди-бары. Малатти потянул Киара за собой – при виде него в глазах преподавателя загорелись лукавые искры узнавания, проходя через зал, они увидели, как ученики балетной школы подходят к куче палок, сваленных в углу зала – слишком длинных, чтобы использовать их для того, для чего можно было бы подумать, но достаточно длинных, чтобы качать с их помощью мышцы. Один из учеников, шутовски плетясь в конец зала, лениво спросил: 

— Ну, что, где там моя палка? 

— Это не палка, это боди-ба-а-ар, бестолочь ты необразованная, — шутливо укорил его товарищ. 

Из зала Киар и Малатти вышли в длинный полутемный коридор. Первое, на что они обратили внимание – в коридоре было сильно накурено. Неизвестно почему. Второе – в коридоре было много мальчиков. Известно почему. 

Откашлявшись и помахав перед собой руками, будто разгоняя невыносимую вонь, Соледжата осмотрелся: вдоль стен стояли низкие лавки, на которых тесно сидели юноши вроде тех, что они видели в зале. В конце коридора едва-едва можно было рассмотреть дверь – их конечную цель; народу было так много, а сумрак был так настойчив, что на их появление практически никто не обратил внимание. Малатти попытался вспомнить, как же зовут директора этой самой школы, к которому он и пришел за обещанной протекцией, и наконец вспомнил – его звали Дирай. Тем временем сидящие на лавках, одетые в уличное тряпье мальчишки беспрерывно судачили:

— И как бишь, видел его? 

— Нет еще, куда там. Видит в своем кабинете, купит и пончики жрет. 

— Молчи, совсем сейчас от голода сдохну. 

— Говорят, если худой, скорее возьмут. 

— Кто говорит?

— Все говорят. 

— Молчи уж. Я лучше тебя знаю. Мне было столько, сколько тебе сейчас, когда я пришел сюда. 

— И что, и не видел его! 

— Да чего его видеть: все знают, что это взрослый тридцатилетний мужик. Что он жирный и в кресле не помещается. 

— Я слышал, это девчонка, вроде нас с тобой. 

— И она жирная? 

— Не, не жирная. 

— А я слышал, что жирная. 

— Сам ты жирный! Говорю вам, это мужик. И он в кресле не помещается.

— А я слышал, типа это говорящий мопс. 

— Хуепс, мудак ты. Мопс – это собака.

— Генномодифицированная собака, ну. 

— А ниче больше не слышал? 

— Слышал, что он вроде тоже маг. 

— А чего он маг? Маг пидорства? – ехидно спросил Малатти, нарочно завышая голос.

— Эта собака никого не принял с тех пор, как уединился с Луном. 

— Каким еще слуном?

— С Луном. Лун. 

— Хуюн, — отозвалось сразу несколько голосов в коридоре.  

— И давно он там с ним это, уединился? 

— Да уж месяца три как. 

Дверь открылась, и в коридор втиснулся стройный молодой человек с подносом, на котором двуглавым Парнасом возвышались бутылки виски и покрытые розовой глазурью пончики. Проплыв через полный голодных и потных тел коридор, он исчез в обещающем безбедную жизнь просвете двери. Послышался голос: «Пачиму так долга? Ни смищно савсем», — слова коверкались настолько безбожно и нарочито, что Малатти подумал: предки Дирая, должно быть, торговали персиками. Лет эдак тридцать назад. Молодой человек растворился в слепящем свете.

 Больше он не вернулся. 

Малатти случайно пошевелил ногой, и его заметили. Десятки пар свирепых глаз, будто принадлежащих свирепым хищникам, изничтожили космических скитальцев в мгновение ока. Тут же их осыпали гневными криками:

— Эй, а вы че тут забыли? 

— Смотрите, теурин! Этого точно возьмут, он мохнатый.

— Балет для людей, валите на свою Андромеду!

— Идите отсюда, вы слишком старые! 

— Пойдем отсюда, Киар. Мы слишком старые, — замогильным голосом сделал вывод Соледжата и, сделав вывод, что в гробу он видел такую протекцию, со взглядом, полным истинной Пустоты, вышел обратно в зал. 

— Нет, все эти балеты, экспериментальные хореографии и остальные контемпорари – это все не для меня, — облегченно выдохнул он, покинув задымленный коридор.