Бесконечные космические поля, усеянные звездами. Такой далекий, таинственной маняще-пугающий простор небес. Разумеется, космопорты были повсюду. И свою даже самую мелкую шлюпку имел любой, кому это нужно. Почти. Кроме тех отщепенцев, которые вытребовали себе в виде резервации всю Землю. Не нравятся им новые устои, еще много эпох назад не нравились, а сейчас и вовсе. Потому стоит у них одна-единственная станция, передающая все новости, данные наблюдений с Земли куда-то в непроглядную пучину. Прилетают раз в год некие, осматриваются, да исчезают обратно, а так никакой техники здесь нет. Все по-старому, все, как когда-то раньше, когда деревья были выше, а трава зеленее.
Не жизнь это. Однозначно не жизнь. Может, бренное существование, но жизнью не назовешь. Когда мать твоя кикимора верещит, как ужаленная осой медведица от того, что ты на досуге телескоп старый нашла — не жизнь то. Когда отец-леший насупит мохнатые брови и гневно пригрозит пальцем, да отнимет какую-нибудь новомодную игрушку, тяжким трудом стащенную со станции — и это не жизнь. Что это за жизнь такая, когда там, сверху, столько всего, а из-за каких-то древних устоев мы вынуждены прозябать всю свою не-жизнь в этом болоте?
— Вот вертихвостка-то, чудо в перьях. Все ей на месте не сидится. Вот бабка твоя, и моя бабка, и бабка матери моей — все кикиморы потомственные и все своей долг выполняли, но нет, уродилось на мою голову. Никуда ты отсюда, из родного пруда, не денешься! — Вот опять закатывается, но ты-то знаешь, что всегда можно залезть на дерево, завернуться в расшитую тиной и водорослями одежду из листьев и пропасть на несколько мгновений, пока ей не надоест и она не уйдет. Консерваторы проклятые. И ведь отче-то еще понимает как-то, но мать всякий раз визжит ошпаренной кошкой и чуть ли не до побоев доходит. Надоело, до смерти надоело.

В контейнер собирали образцы мха, листьев, тины, каких-то веток, грибов и прочей растительности. Стали контейнер сканировать — внутри листья, мхи, грибы и ветки, все верно. Жизнью как-то отсвечивает, но это ерунда — с растениями часто такое, что они еще долго силу в себе хранят, особенно там, где коренные жители ошиваются. А тебе чего? А ты свернулась себе калачиком, коряжкой мшистой притворилась и тебя с ними забрали. Перед этим, правда, объявили, что сборы образцов будут и что местным лучше уйти сразу, но ты все сделала нарочно — тебя ДОЛЖНЫ БЫЛИ забрать.

— Эй, тут же вроде груз для Исследовательского Центра был? 
— Был.
— И что это за развороченный резервуар?
— Без понятия.
— Собрать все образцы. Хулигана — поймать и сдать в нужные руки. Быстро-быстро, плешивые!

Что, не вспоминаешь, в какой контейнер влезла потом? Конечно, кто тебя, глупую, будет учить читать, кому и куда это презентуется? Нет, с исследованиями это уже никак не связано, но если бы ты перед своей авантюрой озаботилась хотя бы умением читать, то знала бы, что теперь ты никакая не лесавка — дочурка кикиморы и лешего — а одна из 300 влезающих в этот ящик душ мертвых. Уже 299, правда. Одна мешала тебе здесь поместиться, поэтому ты абсолютно случайно разбила ее, стараясь освободить себе пространство, и она треснула, а затем рассыпалась на куски. Кажется, в ней что-то было, но ты зажмурилась и набила в уши побольше мха, чтобы не видеть и не слышать этого.

— Господин, — раздался из динамика мелодичный голос Дицимы — нимфы и капитана корабля, — на борту был обнаружен посторонний объект. Желаете взглянуть или сразу отправить в непосредственное космическое путешествие?
Как всегда холодна и лаконична. 

«Хорошо бы оно все обошлось».
Дицима внутренне одернула себя за эту мысль, но понимала, что это был лишь вывод на основе оценки критичности всех возможных потерь. Что там самое страшное? Корабль размолотят на куски. Людей эти попугаи как-то спасут, экипаж перебьют. Кого не убьют — покалечат так, что родной пантеон не узнает. Одним словом замучают. Что может быть у неё после этого? Выживет — вечный позор и ограничение на управление казенной техникой вне гравитационного поля какой-нибудь планеты. Почему? Потому, что капитан несёт ответственность за весь корабль, за всех присутствующих и вес груз. Потеря груза, уничтожение корабля, а так же совместимые и несовместимые с жизнью повреждения членов экипажа навсегда перечеркнут ей карьеру и сломают жизнь. Не выживет — её это касаться не будет. Его Божественности они вряд ли что-то смогут сделать, он не из робкого десятка. Остальным приходится хуже, потому что бою они неучены, да и представляют из себя по большей части духов-олицетворений, да всякую прочую бытовую нечисть. Попробуй заставить Тора работать на своем корабле общим техником-механиком или уговори Кали быть начальницей охраны — оба божества в гневе сами твою посудину на звездную пыль разотрут и тебя вместе с ней. Боги не желают подчиняться кому-то кроме старых хозяев-верхушек пантеонов. Мелкие сошки, вроде неё, не так прихотливы, потому и набирается команда из всего подряд. Это уже норма, когда на космическом корабле вместе существуют ламии, мерроу, славянские оборотни, гиртаблили(люди-скорпионы) и еще сотни других видов и подвидов разных существ.

Дицима почувствовала, как господин напрягся. Вскинув глаза к переливающимся лепесткам, она забегала пальцами в воздухе по невидимой клавиатуре, которая, тем не менее, все равно работала, потому что строки на сиреневых глазах бежали и изменялись. Пара движений пальцами — от венка вниз вытянулась вьюновая прядка с цветком-микрофоном на конце. Хладнокровным голосом нимфа повторила стандартные инструкции на случай нападения, попросила всех быть наготове, а так же приказала всему человеческому персоналу в случае объявления атаки ангелов немедленно заканчивать свои поручения и спускаться в четвертый грузовой блок — единственный вечно незанятый, за что на Дициму довольно часто ворчали за нерациональное неиспользование места — и переодеваться в спецодежду для выхода в открытый космос.

— Я прекрасно понимаю, что Вас что-то беспокоит, — начала она, когда веточка вплелась обратно в узор венка, — но не стоит думать, что вы единственный во всей вселенной, кого может что-то беспокоить. Копаться в ваших мыслях мне запрещено, поэтому прошу предоставить мне объяснение, почему в случае нападения ангелов нашу главную защиту стоит самим охранять? Я понимаю, что у вас есть свои навязчивые фобии, однако моё судно все-таки жалко не меньше.

— С каких это пор мои приказы обсуждаются за чашкой чая? Сказал – значит, выполнять, командир, — неожиданно резко отрезал, почти огрызнулся, бог, вымещая на нимфе свое раздражение по поводу довольно неопределенных и безрадостных мыслей, — без лишних вопросов. Хотите поговорить? Идите к сфинксу, он у нас как раз по части коммуникации, — нарочито резко поставив блюдечко на поднос, для чего ему пришлось порядочно задрать руку, он, велев космическому пространству сгинуть, шагнул на скайборд и, помедлив немного, добавил, не оборачиваясь и небрежно махнув рукой в сторону лесавки:

  — Пусть кто-нибудь доставит в навигационный центр, я отправлюсь туда и лично пронаблюдаю проведение биомагического анализа, — тут его голос вновь резко пошел вверх, крайне неожиданно для обыкновенно хладнокровного божества, — Так могут их видеть люди или не могут? Почему я не могу получить ответа на простой вопрос на собственном корабле, когда нас вот-вот могут на иконки пустить? – гиперболизирует для пущей важности, ведь повод, как могло показаться со стороны, был пустяковым. Гипнос вознесся вверх на своей доске, оставив Дициму наедине с их непрошеной гостьей.

Он давно это подозревал, уже веков десять. Не так много для жизни бога, но достаточно для существования странной теории, терзающей ум снова и снова и обращающей в параноика. В каждом пантеоне были боги смерти – и не везде строго по одному, подчас таких было, что селок или фавнов – бессчетно. Гипнос подумал, что очень жаль расставаться с постелью, в которой он так долго лежал, начищая свой бластер – если Дицима таки залезла в его голову, стоило надеяться, что смотрит она визуализированную версию его мыслей для предотвращения недопонимания. Как могла она начать задавать вопросы? Что еще за желание понять его действия для наибольшей эффективности функционирования команды? Что за чушь вообще?

Повелитель Кошмаров оказался в отсеке, где размещалась большая часть корабельных двигателей: на его корабле они были водонепроницаемыми. Он имел возможность передвигаться лишь по неширокому проходу, ограниченному с двух сторон стенками заполненных водой помещений, схожих по своему устройству с аквариумами. Там сновали селки, матово отсвечивая гладким округлым телом; и сновали чуть щетинистые фараонки; и зависали на водорослях прекрасные мерроу. Все они перебирали двигатели, проводили энергию душ наиболее рациональными путями, устраняли мелкие поломки – а Гипнос все летел упрямо на свой скайборде, хотя давно уже мог бы идти пешком, окутанный мягкой полутьмой водного массива, посреди которого его полоска суши была совершенно лишней. В углу, у самой стены, полуосьминог прижала мягкими, склизкими щупальцами к прозрачной стене добычу: вспарывала когтями и костяным кинжалом тушу огромного черного волка, шерсть которого колыхалась в воде зарослями водорослей и исходила кровавыми алыми струйками. Клубок сплетенных плотно кишок мерно покачивался, пока инженер-технолог деловито свежевала труп, намереваясь именно сейчас, посреди своей рабочей смены, приняться за его поглощение, смешав воду со свежей волчьей кровью. Как не терпел Гипнос наблюдать публичное употребление пищи! Она жадно заглатывала кусок мяса – слишком большой для ее пасти, когда он вырос перед ней, неодобрительно глядя через стекло и начальственно сложа руки. Испуг, оправдательное выражение лица, кусок в горло не лезет. Бог медленно и едва слышно простучал по стеклу – изобретение извечно копошащихся в пещерах гномов, — что же именно ждет инженера по прибытии в место назначения за такой проступок.

Дицима подавила в себе расстроенный усталый вздох. 

— Только те, кому ангелы сами пожелают явиться, господин, и экстрасенсы.
Ответ Гипнос получил уже по каналу связи, может быть даже ментальной.

Скатик снова сорвался с венка нимфы в воздух. Вопросительно проурчал, подмигивая рубиновым оком. Ей было нечего ответить своему компаньону. Тот, расправив лиловые крылышки, что-то пропищал на азбуке Морзе и резво двинулся к сиротливой в своем виде лесавке. Снова просканировал. Дицима сделала в воздухе своеобразный жест и, повинуясь ей, скатик расправил под собой, словно морская звезда развочаривает желудок над жертвой, такую же полупрозрачную мембрану, что и его крылья. Так же под руководством капитана мембрана обволокла лесавку в подобие мешка. Вместе с тем, как вокруг инопланетянки расправлялась мембрана, крылья скатика все ширились, каки его доселе короткий — всего полметра — хвостик. Вслед за уходящей на скайборде из грузового отсека Дицимой летел крупный механический зверь, не похожий более на забавного и милого в своей непропорциональности головастика. В одном из проходов их пути разделились.

***

В голове шумело, словно гроза пришла в вековую дубраву. Одинокий затерявшийся в ней воробьишка бьет крыльями наперекор ливню, грому и молнии, но хлещет его ветвями и он падает, и разбивается о земь. Морана бережно берет его в руки и уносит в свою страну бескрайнюю ледяную мертвых. Не порхать тебе, воробейка, среди зеленых рощ и златых полей. Не вить гнездо с любимой на родном суку, не кормиться просыпанным девочкой-кривороучкой зерном в селении.
Бездонно-черные очи лесавки открылись. Она судорожно вдохнула, хотя могла этого и не делать. Нет, в воздухе нет аромата леса. Только холодный металл, да и тот какой-то чудной, и неестественный холод. Такого холода не бывает. Морозец обычно кусачий, шальной, проказничает, сорванец. Этот холод будто и не имеет никаких эмоций.
Девчушка села, обнаружив себя чуть ли не на жертвенном алтаре, хотя в реальности это была просто-напросто больничная койка. Датчиков на ней самой не висело, но рядом, на полу, лежал свернутый в клубок маленький скатик, прикрывающийся лиловым крылышком. Поджав коленки, лесавка завенулась в пушистую гущу волос, пугливо озираясь по сторонам.
Одна из стен была чем-то вроде окна, расудила она. А на улице ночь. Там звезды, много звезд. Маньи с маньяками летят по ночному небу. Или это не они? Кто знает, вздохнула самой себе чужеземка, кто знает, что там — вне Земли.
Скатик заурчал, вытянулся в линии, прогнулся в колечко и разогнулся обратно. Легко оторвался от земли и взлетел в воздух, мурлыча какую-то вложенную программой песню. На мгновение красный глазок заметил изменившую свое положение лесавку и остановился на ней, изучая сканером.

— Пр-р-р-р-ри-и-и-и-ве-ет, — коряво пропищал зверек и, мурча, подплыл к лесавке, касаясь её лиловым крылышком. Та на миг зажмурилась, но, почувствовал приятно чуть теплое касание, расслабилась, чуть высунулась из своего кокона волос и листьев. Слово оно поняла вполне четко, словно всегда знала его, хотя оно-то явно не родного наречия.

Жарко. Просто невыносимо жарко. Я хочу умереть. 

Так думал кадет Дозорного корпуса Галактической Полицейской Академии, бакенеко Орион Пражанин, развалясь на множестве мягких стульев и жестких подушек и запрокинув голову к потолку, в то время как остальной класс прилежно вычислял, как обыкновенно выражался Орион, «что-то физическое». Чувствуя, как в определенных местах его дымчатая шерсть неприятно слиплась от пота, юноша, недовольно избивая хвостом мягкое кресло своего близ сидящего друга, тоскливо повернул голову к настежь распахнутым окнам, щедро сочащимся солнечным жаром. Вздохнув и послав проклятья всем богам солнца, каких ему не лень было вспомнить, он повернулся к своей голограмме обращающейся в черную дыру звезды и обнаружил, что решение задачи продвигается несколько активнее, нежели его мыслительная деятельность. 

— Че в пятом? – шепнул он своему другу, огненному элементалю Крррррлу, сидящему одесную от него. 

— Ссссссстаал, — отозвался элементаль, чуть полыхнув от неожиданности, когда Орион, который, казалось, уже уснул, выдернул его из увлекательнейшего процесса вычислений. 

— Сам отстал, — фыркнул Орион, сыграв на созвучии слов из его языка и языка элементалей, — ладно, шучу. Спасибо, — проведя несколько черт на голограмме, что привело изображение черной дыры в сообразную активность, и вновь предался терзаниям, — Да что так жарко-то? Я не понимаю! Жарища! Жарища, Крррррл! 

На гипотетических плечах огненного элементаля полыхнули два язычка пламени, что означало пожимание плечами в знак непонимания глубинных причин страданий сидящего рядом Ориона от жары. Таки не искорененный из системы образования живой преподаватель продолжал делать наглядные вычисления для всего класса. Дальнейшие реплики будут предоставлены в переводе для более глубокого раскрытия взаимоотношений и характеров персонажей. 

— Думаю, там приблизительно пять миллионов джоулей, — уверенно заявил элементаль. 

— Да ты что, — притворно удивился Орион без единой эмоции на морде, положив голову на ладонь согнутой в локте руки. 

— Ноль целых пять десятых, — отозвался преподаватель, — давайте вычислим массу… 

— Вот оно как, — состроил Орион рожицу, на языке мимики обозначающую «вот оно как». 

— Масса два и пять, — выкрикнул Крррррл в сторону черной дыры, образующейся прямо посреди аудитории. 

— Да ладно, — утвердительно воскликнул Орион таким холодным тоном, что ему даже стало чуть менее жарко. 

— Две тысячи тонн, — возвестил учительский голос. 

— Да неужели, — фыркнул бакенеко с равнодушием немертвого учителя физкультуры, когда нимфы из Корпуса приносили ему справки о своих ежемесячных жертвах богине плодородия, отчего-то происходящих каждую неделю. Элементаль повернул к нему свое лицо – та его часть, где ему должно бы было быть, побагровела, и так близок он был к морде приятеля, что тот всерьез перепугался за свои вибриссы. Крррррл зарычал от негодования так, что показалось, будто он вновь представляется. Орион мерзко захихикал, по-ребячески радуясь ярости элементаля; его приятель, шипя и едва не плюясь огнем, выдавил: «Реши тогда сам!», на что Орион, пожав плечами, беспечно бросил: «Я не знаю, я гуманитарий». 

Прошло несколько лет. Сквозь бескрайнюю космическую пустыню, наполненную непостижимыми для разума загадками, озаренную светом рождений и смертей бесчисленных звезд, пронизанную неизведанными разумом силами времени, гравитации и магии, летел патрульный шаттл – маленький отважный кораблик в пучинах мрачного космоса. В маленьком отважном кораблике, развалясь на диване в отсеке управления, чесал пузо огромный дымчатый кот. То есть младший паладин Орион Пражанин, член Дозорного корпуса Млечного пути. 

— Так, нужно уточнить наши координаты, — возвестил он самому себе и постучал по устройству связи когтем так, будто от этого зависело качество передаваемого звука, — Крррррл, че в пятом? 

Тем временем Гипнос стоял подле сфинкса, начавшего биомагический анализ приближающегося пиратского судна, и с серьезным лицом смотрел на голографическуюкарту окружающих их угодий бескрайнего ничто. Внезапно внимание его привлекла похожая на пиратский корабль точка, только меньше размером – кто-то еще вознамерился стать их попутчиком. 

— Сибилла, проанализируй мне эту счастливую падающую звезду, — указал он сфинксу на жалкий мигающий огонек, едва различимый даже на небольшом клочке карты, — Полиция? Черт, — день становился все лучше и лучше, отметил про себя бог, — нужно немедленно сообщить Дициме. Что-то в последнее время развелось слишком много космического мусора, ты не находишь? – усмехнулся он. 

Что могло понадобиться полиции? Спасти их от надвигающейся опасности? Их? Торговое судно Мрачного царства Аида, владельцем которого является божество? От надвигающейся опасности? Из альструистичных побуждений? Вот этот вот челнок? Нет, наверняка все так просто. Наверняка они подкуплены пиратами и подосланы стать отвлекающим или обманным маяком на их пути, или им нужно просто проконтролировать их гибель от лучей вражеских бластеров, или они собираются ограбить их самостоятельно, выписав какую-нибудь глупость про превышение световой скорости или пересечение горизонта событий. Ничто не может быть так просто. Нужно непременно посоветоваться с Дицимой. Черт с ним, с Танатосом, не до него и его глубинной сущности сейчас. 

Тем временем в нескольких парсеках от них: 

— Ооооооолллл, — прогудел динамик в ухо бакенеко. 

— Что? Корабли слева по курсу? Да ерунда, Крррррл, это просто астероиды. Не будь таким дотошным, — зевнул Орион, забираясь на диван с ногами. 

Поговорить с капитаном Гипнос решил лично – пусть нимфа и контролировала весь корабль, пользоваться внутренними сетями связи на данный момент он не желал, поскольку на дозорном судне темы их разговора явно не исчерпаются. Стараясь сократить свой путь до капитанской рубки, он пошел через больничный отсек – в односторонне прозрачной стене мелькнула их гостья, милующаяся с капитанским питомцем. Неожиданно Гипнос решил немного задержаться, но одернул себя – остросюжетность их путешествия была слишком многообещающей. Ему не стоит сейчас оставлять все проблемы на хрупких плечах нимфы, думал Повелитель Сновидений, околачиваясь о косяк входа в палату-каюту лесавки и с нахальной улыбкой наблюдая за ее общением со скатом.

Весьма странным был этот внезапно обрушившийся на них круговорот событий: появление лесавки, пересекшей контроль, чьи защитные механизмы настроены против ассасинов и могущественных магов и существ; появление пиратского корабля с известной вероятностью; теперь еще и полицейское суденышко выплыло на горизонт событий той черной дыры, в которую их начало засасывать… Столь печального каламбура боится всякий корабль, торговый – в особенности. Естественно, надвигающаяся феерия не могла укрыться от такого опытного торговца, как Гипнос, как и от такого толкового капитана, как Дицима. 

И Гипносу стоит приложить определенные усилия, чтобы за комедией жизни она не разглядела подлинную драму, что вот-вот развернется на сцене во сто крат большей, чем их собственная квадратура круга. 

Конечно он лишь пешка в этой игре. Глядя на роли иных, более младших богов, отродья его мира и  экипаж его корабля – включая даже Дициму, даже ее – он мог бы даже назвать себя, скажем даже конем или слоном. Так же он мог себя назвать и в ином ключе. К чему ему участвовать в этом? Можно сказать, что ответ его совпадает с ответами остальных, чье мировоззрение было менее философским и миролюбивым; ответ сей звучал и на вопрос о причинах его занятий торговлей. То была обыкновенная скука. Когда ты можешь в любой момент отправиться в сотни новых миров и управлять судьбами миллиардов людей, ты вдруг понимаешь, что заняться тебе абсолютно нечем. Кто-то пишет учебники и романы, а кто-то… Эта жалкая шлюпка все ближе и ближе. Скоро она подойдет – не к нам, нет – она подойдет к ним. А после мы им поможем, если понадобится. А им понадобится.

Ментально Гипнос передал Дициме: «Уже видела наших преданных защитников? Они идут не по курсу, но, думаю, скоро тоже закричат свое «человек за бортом». Их размеры объективно прямо пропорциональны вероятности их выживания при подобной встрече. Даже у нас больше шансов. Что показал биомагический анализ? Помни, если что, мы всегда можем сказать, что сделали все, что могли, — естественно, так говорить они не собирались, — Приходи ко мне, дорогая. У нас есть возможность допросить потенциального шпиона,» — последние две фразы он нарочно произнес вслух, причем так небрежно-громко, чтобы лесавка услышала его, но не заподозрила открытой игры. Как мог он при скором приближении пиратов и вероятности грядущей схватки стоять с обыкновенной своей ленивой полуулыбкой, занимаясь вещами, в данной ситуации второстепенными? 

«Настройщика их автопилота давно утопили в Геенне.»
Интересно, но голос Дицимы, откликающейся ментально, никогда не был похож на тот, который слышно в реальности. Если их анализировать, то нельзя сказать точно, какой из них благоприятнее ложится на слух или сознание, но одно отдельное замечание можно было узнать у каждого, кто пытался сравнивать эти звучания — голос капитана корабля в информационном канале определенно является ее родным, в том время как голос реальности искажен. Почему? Кто знает. Токингусута, навигатор корабля, щурил хитрые лисьи глаза и говорил, что это связано с ее уникальным происхождением, а о происхождении Дицимы известно крайне мало. Только слухи, будто одна из сущностей, что является ей родителем, из другого пантеона, но крайне неоправданные. 

Лесавка глядела в черное испещренное звездами окно. Голос. Голос с неба говорит с ней. На знакомом языке. Теперь знакомом. Почему-то на звучание этих слов внутри нее что-то затрепетало, как если бы это была встреча с тем, перед кем даже Волчий Пастырь подожмет хвост и заскулит аки щенок. Скатик предпочел расположиться на макушке девицы, распластав свои почти безграничные крылья на ее остроконечных ушах. Помуркивая какую-то песенку из числа излюбленных капитаном, он явно старался успокоить туземку с планеты Земля, но выходило у него это несовсем так, как хотелось бы.

«С личным присутствием придется повременить, господин. Провожу личную настройку нашего маршрута, расхода топлива и силовых полей. Держу ваш канал связи.»
По встроенному компьютеру пробежала легкая дрожь, будто тонкие пальцы арфистки перебрали каждую струнку сложного механизма, подтянули все фальшивящие и отпустили. В то же время перепонки скатовых крыл колыхнулись и приобрели чуть более насыщенный малиновый оттенок, нежели лиловый. 
«Передаю отчет биомагического анализа: Слуги Господни.»
Сидеть в собственных покоях и наблюдать тысячами глаз за всеми делами и всей техникой на корабле. Собственный маленький передвижной пантеон. Божественное чувство. Только сейчас, кажется, придется держать осаду, но ничего, справимся.

— Ну вот, теперь будет грустненько, — состроил притворно разочарованную рожицу Гипнос, приподняв брови и поджав губы, догадываясь, что Дицима может его видеть, пусть это было и не обязательно. На самом деле будет сейчас очень веселенько, и Гипнос это знал как никто другой: ангелы сейчас претерпевали смуту в своих стройных рядах, и чрезвычайно небольшое число божеств могло знать об этом – по замечательной случайности он входил в это число и знал, что ждать от них сейчас можно чего угодно: и обычный карательный отряд, и орда союзников, и дипломаты, и посланники за пленниками могли быть в этом корабле; совершенно невозможно было определить, что же из этого хуже. «Будет надеяться, что они его убили. Или взяли в плен. А потом убили. Мне-то все равно, а вот Вселенной так будет лучше», — думал бог, понимая, что его еще даже не завязавшаяся беседа с лесавкой уже пришла к категорической развязке. «Итак, эвакуировать людей, задраить шлюзы, выставить защитное силовое поле на полную мощность, закрыть аквариумы с инженерами занавесями, уйди с дороги, Тана…» — тут он, отдавая бесполезные и не требовавшиеся от него указания, уже было направившись на капитанский мостик, небрежно вытянул руку, чтобы слегка оттолкнуть своего брата с пути, но тут его озарило; спохватившись, он ментально отключил передатчик и в в меру своих способностей постарался оградить свой разум от телепатических поползновений; памятуя о наивысшем уровне своих сил среди всех присутствующих на корабле, в себе он не сомневался, но, занятый иными мыслями, позабыл, что кто-то, быть может, не озаботился ментальным блоком в силу своей природной рассеянности и вредности, и потому сейчас делал свои мысли доступными, пусть и лишь поверхностные, всякому мало-мальски способному к чтению мыслей. Это открыто завяленное «Тана», звонкие открытые слоги, сложенные не то в женское имя, не то в песенно-погребальное, оборванное «Танатос», Повелитель Кошмаров попытался прикрыть наспех созданной иллюзией: вместо отошедшего уже от дверей временной лесавкиной обители бога, замершего перед явившимся ниоткуда братом, вновь можно было видеть облокотившегося о косяк Гипноса, с едва приподнявшимися уголками губ и едва тлеющим огнем интереса в глазах наблюдавшего за скатиком и гостьей с одной из планет-поставщиков – теперь уже абсолютно понятно было, что к грядущему нападению она не имеет отношения. Лишь неясно было, отчего господин всея микрокосма «Черные крылья», стоя буквально у порога религиозной реформы на его корабле, до сих пор тратит время на подобные забавы. А Гипнос в это время тратил время на другие забавы.

Скрестивший руки на груди, привалившийся вальяжно к стене, дарующий смерть смотрел на брата с той легкой, несколько печальной полуулыбкой, которая обыкновенной была ему свойственна и практически никогда не сходила с лица. «И наверняка она очень нравится им», — поддел брата Гипнос, естественно, мысленно – не станут же они говорить вслух при целой армии обитающих на корабле наушников. «А что так рано? Ты должен был явиться из небесных врат во главе войска, с огненным мечом и расправленными крыльями, а не телепортироваться сюда, — с этими словами он выдернул длинное, жесткое черное перо, какими были покрыты опущенные, распластанные, словно плащ, крылья Танатоса – такие же, как и его собственные, которые он обыкновенно скрывал с помощью все той же нехитрой иллюзии. Закусив кончик пера цвета воронова крыла, положив локоть держащей его руки на сложенную на груди – словно в отражении кривого зеркала – руку, снотворец приподнял брови, словно задумавшись о решении некой задачи, и, деланно изобразив озарение, вскинул руку с восклицанием, ничуть не сотрясшем, впрочем, воздух: «А вокруг вас бы летали пухлые младенцы и…ну, в воздух чепчики бросали! Боже, ты смотришь на меня с укором; я правильно сейчас обратился или у тебя какая-то другая должность? Или все дело в литературных отсылках? Боже всемилостивый, я персонаж человека, знавшего литературу лучше всех в параллели – позволь мне эту маленькую слабость. Так вот, я хотел бы знать: почему сегодня, почему здесь, почему сейчас, если косвенно цитировать? Нет, конечно, формально я тоже зачислен в наш клуб черлидеров и тоже могу прыгать с помпонами звезд в вашем витиеватом космическом танце, но в вакууме, или, скажем, в плену у ангелов, или в небытии я буду мало полезен, ты же должен это понимать. Да и знаешь, дела мои мещанские на сем пути пролегают, товар мне попортят гласы Всевышнего, людей посжигают в священном пламени, транзистор сломают, круассаны пожрут, я же расстроюсь, а?» — мысли не требовали такого невероятного напряжения, как слова, так что в ментальных беседах он мог позволить себе блажь быть многословным. Заключительное «а», несколько поднявшее все снижавшуюся интонацию, обнаружилось между опершимся одной рукой о стену Гипносом, приблизившим свое лицо к женственному, мертвенно-бледному лицу близнеца, и чуть дрогнувшие его волосы сопровождали последний аккорд этой наигранной, гротескной тирады, сказанной для того лишь, чтобы Танатос начал обыкновенную для них обоих игру в слова. «Фу, как пошло, — фыркнул он на все вышесказанное, — Хорошо, что ты мало говоришь, ибо все, что приходится тебе сказать, — одни пошлости. Я, может быть, собирался сообщить тебе нечто важное, может быть, значительное, а ты устраиваешь мне сцены, будто тебе всего семь тысяч лет. Между прочим, мне поручено проучить тебя, ведь ты абсолютно не заинтересован в успехе затеи…» «Будто ты заинтересован», — прервал его Гипнос. «Не перебивай. Я не буду это делать, хотя бы просто потому что это глупо, но было бы крайне интересно сейчас обсудить с тобой это. Можно и не сейчас, когда тебе будет удобно, только мы вас, извини за выражение, берем на абордаж через полчаса, если нас не задержит минут на пять бравая полиция, уже засекшая наше судно на своих радарах», — Танатос слегка наклонил голову, и его большие волочьи глаза сверкнули глубоко и почти страстно, что тоже было частью этой игры, состоящей из одних пошлостей и полностью направленной на их обличение между ними двоими. «Ты пришел сообщить мне об этом? Родиться мне на Олимпе, ты не бог, ты явление природы. Тебя срочно нужно объяснить с научной точки зрения».  И кто знает, кто мог слышать часть этой беседы или всю ее, вырисовывающуюся в чьем-то не огражденном сознании, в этой расплывчатой, точно сон наяву, иллюзии, струящейся нежным туманным мороком.

Холодные пальцы северного сияния осторожно ощупывали борт корабля. Внешне это можно было бы сравнить с игрой на арфе или фортепиано. Настройка полей. Слой за слоем, как будто намазываешь глазурь на корж для торта. Потом сверху еще один корж и так же любовно следующий слой. Аккуратно. Нежно. С некоторым чувством. Тем самым, которого у тебя никогда не будет. Тем самым, о котором ты пишешь столько столетий. Тебе этого не прописали. В тебя кто-то вдохнул жизнь, не больше. Остальное — твоя забота и твои проблемы. Совершенств нет. И ты не исключение.
Указательный палец осторожно провел по небольшой щели, впечатывая туда энергию. Эта уже не из двигателя, не из генератора, это вообще не из корабля. Эта движется оттуда, где берет начало эфемерная «душа», где бьется нексус. Эта… моя... 

Крылья скатика побагровели неожиданно, но плавно. Лиловый цвет мерно, почти незаметно перекатился в насыщенный гранатовый оттенок, но, словно осекшись, цвет слегка побледнел, чтобы не пугать гостью из других миров. Скатик сверкнул красным объективом прямо в появившуюся иллюзию. Пропищав что-то на уже чуть более низких тонах, но все на той же морзянке, он сделал круг по комнате с лесавкой, а затем опустился обратно к ней. Если судить по интервалам и тембру писка, то можно было ткнуть пальцем в небо и попробовать перевести, как неодобрение с небольшой последующей за ним нотацией на тему, как нехорошо так делать.

Девочка осторожно опустила ноги на холодный пол. Он казался ей холодным. Ужасно холодным. Мертвецки. Морана где-то рядом? За несносные пару тысяч лет владычица загробного мира проходила в родном крае много раз, но увидиться с ней довелось лишь один раз. Зима, холодно, кикиморы и водяные спят, лешие в шубах ходят, оборотни с веселым лаем гонят оленя во главе с Волчьим Пастырем. Снежинки кружат, но тогда был не тот холод. Мертвецкий холод был, когда она единожды ступила на тонкий лед и пруд промерз до самого дна. Когда она, сверкнув своими белыми очами беззрачков, вытянула руку, щердро украшенную серебром, и была метель, унесшая много жизней. Лесавка тогда сама чуть не стала лишь дуновением весеннего ветерка, но выстояла, потому что отец леший схоронил. Смерть рядом. Нет, здесь другая смерть, сюда она с Земли не сунется. Тогда кто же? Кого трепетное живое сердце, взращеное щедротами лесов, полей, озер, рек и всего многообразия природы, чувствует в этот момент так же остро, как зверь с его безукоризненным чутьем? Она встала и белая сорочка коснулась пола, скрывая подолом ноги. Она подошла к окну со звездами и взглянула на себя как в зеркало. Как много… переменилось. В ней? Нет, не в ней еще. Еще рано. А может пора тогда? Или, может, переменилось все-таки? Руки почему-то потянулись к волосам, попытались распутать лохмы, путавшиеся веками. Черная волосня была послушна когтям девицы и аккуратно ложилась так, как та хотела. Она не могла этого понять, но почему-то пыталась прихорашиваться перед этим чудным зеркалом. Скатик, налюдавший за ней, облетел ее несколько раз, все это время записывая ее поведение и уже заранее переправляя капитану.

— А дом мой далеко? — просила она т ли у ската, то ли у самой себя. На черных бездонных глазах блеснули проступивие слезы. Слова были на чужом языке. Дом был далеко. Сердце сжималось.

«О, неужели ты полагаешь, что Аид так наивен? Что я так наивен? Ты вообразил, что гегемония – все, чего мы можем желать; но дело обстоит гораздо интереснее. Нам нужен твой корабль. – Нам? Кому нам? Тебе, ангелам, детям Ночи, Аиду, пантеону? – Вселенной». Гипнос помолчал немного, насколько можно молчать мысленно, и, переварив это заявление, ответил: «Это слишком пафосно, чтобы быть правдой. Что вообще ты под этим…» Он не успел закончить: его явно потерявший всякий интерес к разговору брат, рассеянно оттолкнув опиравшуюся о стену и преграждающую путь руку Гипноса, повернул к двери в палату лесавки. Лоснилось мглою его одежды, и полы его смешивались с густой иллюзией, точно щедро намазанные краски; глубокой тьмой дышал весь его облик, и волнами волос струилась тьма по плечам, и не было меж нею и между жизнью границ. Гипнос не успел еще выстроить новой иллюзии, не успел войти раньше него, но уж он был там – сам как иллюзия, одна их многих воплощенных смертей. И тоска в глазах его – тяжелая, томная, страстная, — какая терзает обыкновенно смертельно больного, видящего солнце в последние разы свои. И улыбка на губах его: едва намеченная, едва начерченная, едва уловимая и непереносимая; и не видишь ее поначалу, а увидев, не можешь вынести. И волочатся крылья его, точно ненужные, рваные тряпки, забытый балахон отрекшегося монаха; наступи, вырви клок перьев – и останешься незамеченным, хоть оставь калекой – им навеки забыто предвечное. И лицо его белое, белое; нет в нем нежной розоватой поволоки, что окутывает юное, свежее, полное солнце, щедро дарящее миллиарды зорь; и рука его тонкая, тонкая: пальцы длинные протянуты приглашающе, дрожь лишь выдаст охватившую страсть. Велений сердца в нем не было: прихоть божественной природы, что в узде своей держит каждого бога, помыслы смерти направит своей безграничной силой. Точно из небытия, воплотился он из созданной братом иллюзии; и чем ближе к лесавке он подвигался, тем живее огонь горел в глазах его, тем нежнее был изгиб узких точеных губ.

«Выстрелить?» — раздумывал Гипнос, осознавая, что близнеца его охватила обыкновенная для его природы жажда смерти, — «Нет, не успею. Или не поможет. Усыпить? А если выдержит? Сколько тысяч лет живу, и ни разу не пробовал усыпить собственного брата! Дицима, ты такого кина давно не видела, может, в книжке напишешь…» — подумал он язвительно, сообразуясь со своим характером, — «Если выживешь».

Разве не тяжело находиться совершенно одной в такой дали от дома? Совершенно одной, без семьи, с чужим, липким, с хрумкими, хрупкими гласными языком на устах? В бескрайней темной пустыне, где ветер времени лениво ворочает редкий песок планет? Где нет ни единой души, что была бы не родной даже, но близкой, сочувствующей? Разве не тяжело среди циничных торговцев влачить бескрайний, пустой, точно темень бескрайнего космоса, век, жгучий жарких звезд одиночеством? И так хочется простого спокойствия для распухших, иссохших от слез бледных век. Есть один дар природы: им бог не владеет, он дан одной только твари; и имя ей – человек.

«Смерть – не спасение, смерть – бегство от осознания собственной трусости,» — парировал Гипнос, зная, что никто его не услышит. Быть может, только Дицима, ведь он давно уж забыл про ментальный контроль.

Тяжесть мук своих знаешь ты? Понимаешь ли, как долог путь света до пустынного камня травянистой равнины? Представляешь ли, как нежен пев птицы в лоне юной долины?

«А вот это уже пошло!» — фыркнул Гипнос, — «Вот здесь ты уже заврался! Заврался, мой дорогой писатель: неумело пишешь чужую мысль.» И, думая так, уже приноравливался к посоху, ухватывая в руке поудобнее; и расцветали маки на его верхушке, нежным светом ко сну призывая.

Говорят, есть сыновья-близнецы у дочери Хаоса: едино обличье их, ибо разницы нет между смертью и сном. Но на деле различны личины: ближе сон к жизни, страшная пропасть между смертью и сном. Тихо придет смерть с вкрадчивой вечностью, пеленою оденет усталый ваш взгляд; неслышно ступает она по лучу уходящей звезды, тишиной накрывает обывательский смрад. Не услышите вы шагов ее, лишь коснется до вас с робкой нежностью, и последним светом улыбнется заря. Сон – другое, он предтеча мятежности: скрип и шорох скрывшейся жизни родит новых тварей, и застыть им в сознании как в куске янтаря. Скрипели сапоги с каждым шагом Гипноса, дыхание заставляло подниматься грудь; застывший Танатос, точно верный молившийся, неслышно вошел, и лишь в руках и глазах его дрожало сейчас отражение жизни. К ней ближе был сон, к жизни, и к свету, что вялого мака краснотой рдеет бледно сквозь веки; и лишь чернота в глазах смерти, мглой бездонною безмерно клубящаяся. Каблуки стучали звонко и твердо, эхо рождая в замершей комнате; заклубился сон в глазах Владыки, налились им, словно телесной силой, его руки, и лишь коснулся посох крыла его брата.

Тот кратко выдохнул – замерев в ожидании, забыв, как дышать, он любовно осматривал почти оконченное свое творение: неживая любовь, им, смертью, начавшаяся и смертью оконченная, рассыпалась в пыль под завесою сна. Нет вам покоя живущие в вечности: смерть ожидает вашего зова, смерти счастье – в шаге от мук бытия. Безвольно поникло тело Танатоса, и бог сновидений успел подхватить его; с укором, усмешкой, горечью смотрел он на Повелителя снов, и поволока дремы белесой мутью затянула взгляд.

— Очаровательно, — улыбнулся Гипнос, переводя взгляд с лица брата на лесавку. И неясно, что именно было очаровательно: безвольный бог смерти, пораженный магией, или спасение лесавки, или все разыгравшееся представление, или еще что-то, — Дицима, если ты спряталась, я не виноват. Выходи! Как насчет парочки круассанов? 

Тем временем на жалком полицейском суденышке неподалеку от них вдруг обнаружили, что предполагаемые стероиды были не совсем астероиды, и их неастероидность очень даже требовала полицейского внимания. Орион Пражанин, младший паладин Дозорного корпуса Млечного пути, не замедлил отреагировать на новые данные. 

— Йих! – отреагировал он, чувствуя, как шерсть по всему телу у него становится дыбом, — Сейчас начнется месиво, и месиво это требует нашего участия!

— Мы должны выслать нападающему кораблю предупреждения и стыковаться с ним, — высказал очевидную, но страшную для бакенеко вещь элементаль.

— Слушай, Крррррл, я не понимаю, что ты там трещишь на своем крррррыльском, — огрызнулся Орион, — С чего ты вообще взял, что кто-то на кого-то нападает? Это обыкновенные честные контрабандисты, и сейчас они будут мирно и дружно контрабандировать.

— Я выслал предупреждения. Они не ответили. Теперь по уставу мы обязаны начать стыковку.

— Ну, Крррррл, ну, горгона тебе под лешего, почему ты такой дотошный? Могли бы сейчас спокойненько скакнуть в гиперпрыжочек и тихонечко махнуть на сатурналии с сиренами в соседней системе. Нет, давайте будем бороться за справедливость, давайте будем исполнять свой долг! Ты отвратителен, Крррррл: ведь нам теперь придется стыковаться, — он медленно и лениво поднимался с дивана, хотя на самом деле порядочно волновался, не желая встречи с ангелами; качаясь после резкой смены положения с горизонтальной на вертикальную, преодолевая темень в глазах, он начал переворачивать горы одеял, подушек и тряпок, величественными и прихотливыми хребтами изрезавшие каюту. «Да где же она, Ехидна ее побери?» — приговаривал он, брассом загребая волны одежды и захлебываясь в пучинах пушистого пледа. «Ах, вот же!» — торжествующе воскликнул юноша, выудив со дна бескрайнего теплого моря разбросанных вещей нечто металлическое, цилиндрической формы, напоминающее несколько посох Гипноса в сложенном состоянии. Выйдя со своей находкой на мостик, он обнаружил там элементаля: темные латы покрывали его огненное тело, резные, с торчащими на плечах, локтях и шлеме шипами; сквозь прорези их пробивалось пламя, шумя и треща в предвкушении битвы. Стальные пальцы кованой перчатки сжимали рукоять широкого, плоского меча, длиной составлявшего едва ли не две трети роста самого воителя. Оглядев напарника, бакенеко присвистнул; не желая попасть впросак, он привел в движение особый механизм на свеженайденном цилиндре, и тот в мгновение обратился в двустороннюю косу – белый неоновый свет полосой заструился по лезвиям, изгибавшимся жадным оскалом. Эффектно повертев косу в руках и выписав ею несколько замысловатых фигур, Орион довольно цыкнул языком:

— Какова, а? Кована на трех тысячах душ. Необъезженная еще девочка, хотя дядя подарил еще на трехсоттысячелетие. 

У лесавки остановилось сердце на несколько мгновений. Это не была Морана. Это была совсем не Морана. Принять чужеродну смерть? Она отступила назад и прокричала, что не сдатся, но на деле беззвучно прошептала это одними губами. было что-то в этом образе мерзкоеи противное, липкое, тяжелое для нее. Будто поймать дикого зверя — и в клетку его, в ошейник и на цепь; как камень в оправу, но камень живой, будто бьющееся сердце, и так же жаждущий свободы, как бегущая с гор река. Но жуткий хрустальный образ смерти пал перед ней, повалился и успокоил свою жадность до чужого сердцебиения.
Скатик, расщирившийся до размеров самого настоеящего крупного ската, оказался за лесавкой и накрыл ее гранатовыми крыльями, грозно сверкая красным объективом размером с голову минотавра. Когда же олее этого не требовалось, оный будто вздохнул и выдохну из сея всю красноту, какой налился в этом коротком приступе агрессии. Снова механизм уменьшился до размеров домашнего любимца и пристроился на уже иссохшем венке лесавки.

Просторы космоса безграничны. Это нает каждый. Даже тот, кто пытался добраться до края. Его нет. Мир ширится все больше и больше, с каждой секундой мы уносимся все дальше от некоего центра, который недвижим. Стержень мира, ось вселенной. Интересно, как она выглядит? Чтобы достичь ее, нужно преодолеть много световых лет, но сложность состоит еще и в том, что нужно преодолеть скорость, с которой расширяется вселенная. На «Черных крыльях» туда не долетишь. Нет такого маршрута, чтобы вел к Оси Вселенной. Ось не интересна. Это не планета с ресурсами, не раса с новыми технологиями, уже даже не интересная формула на доске ученого-физика. 

— Открыть старейшую базу данных. Загрузить старейший файл. Воспроизвести. Ошибка. Нарушение формата. Исправить. Восстановить старую версию файла. Открыть. Проецировать. Запустить в режиме реального времени.

Тихий таинственный голос. Она не думает, что слышит его. Это как мысль, осознание того, что ты слышишь голос, и краткий анализ его.

_`_=_В_с_Т_R_ệ_Т_ụ_ពិ_с_Я_'_Н_વ_+_О_с_N_~_В_С_Ә_L_е_ભ_Н_О_Й_-_/_

— Анализ языка. Ошибка. Сбой. Данные утеряны. Восстановить резервную копию файла. Закрыть.
Дицима выдохнула и призрчные мерцающие нити вокруг нее растаяли. Кто оставил ей приглашение в самое начало? Подписано все коротким ловом ADMIN, но главным техническим админинстратором системы была она и специально нанятый для этого нечеловек. Он не лжет, что не создавал файл, да и не мог, потому что файл остался у Дицимы с далеких-далеких времен глубоко детства, какое может быть у младших божеств.

— Дицима, если ты спряталась, я не виноват. Выходи! Как насчет парочки круассанов? 

— Загрузка камеры. Передача данных с момента отключения слежения. Ускорение в 200 раз. Анализ. Запись анализа. Конвертирование анализа. Анализ получен. — Капитан протерла рукой лицо. — Жизнь прекрасна, защитные поля ни к чему. Поиск дыр. Формирование новых слоев. Утолщение слоев. Проницаемость слоев — 75 килотерстат. Наложение дополнительной иллюзии. Сокращение скорости. Перереспределение энергии: в слои — 10%. Отправить данные по макросу 1CD-2T-3S-4BRK-67GR. Начать.
Нимфа тяжело поднялась со своего трона, каким она могла назвать свой главный пост управления. Управление кораблем все равно что организмом. только вы движете не руками и ногами, а управляете пищеварительным процессом, автоматическим дыханием, биением сердца и даже перестальтикой кишечника. Тяжело, поэтому она отправила распоряжения по нужным адресам и двинулась в сторону господина.

— Не в моей компетенции вам указывать, но стоило поступить так с самого начала.
Дицима крайне мрачно окинула взглядом Танатоса, затем переклчила свое внимание на лесавку и ската. Секунда — скат замурчал, словно ему только что властным голосом приказали это сделать, но было в этом что-то успокивающее и домашнее, даже уютное, насколько таковое возможно.

— Сколько у нас времени, господин? 

(исправление опечаток)
У лесавки остановилось сердце на несколько мгновений. Это не была Морана. Это была совсем не Морана. Принять чужеродную смерть? Она отступила назад и прокричала, что не сдатся, но на деле беззвучно прошептала это одними губами. Было что-то в этом образе мерзкое и противное, липкое, тяжелое для нее. Будто поймать дикого зверя — и в клетку его, в ошейник и на цепь; как камень в оправу, но камень живой, будто бьющееся сердце, и так же жаждущий свободы, как бегущая с гор река. Но жуткий хрустальный образ смерти пал перед ней, повалился и успокоил свою жадность до чужого сердцебиения.
Скатик, расширившийся до размеров самого настоящего крупного ската, оказался за лесавкой и накрыл ее гранатовыми крыльями, грозно сверкая красным объективом размером с голову минотавра. Когда же более этого не требовалось, оный будто вздохнул и выдохну из себя всю красноту, какой налился в этом коротком приступе агрессии. Снова механизм уменьшился до размеров домашнего любимца и пристроился на уже иссохшем венке лесавки.

Просторы космоса безграничны. Это знает каждый. Даже тот, кто пытался добраться до края. Его нет. Мир ширится все больше и больше, с каждой секундой мы уносимся все дальше от некоего центра, который недвижим. Стержень мира, ось вселенной. Интересно, как она выглядит? Чтобы достичь ее, нужно преодолеть много световых лет, но сложность состоит еще и в том, что нужно преодолеть скорость, с которой расширяется вселенная. На «Черных крыльях» туда не долетишь. Нет такого маршрута, чтобы вел к Оси Вселенной. Ось не интересна. Это не планета с ресурсами, не раса с новыми технологиями, уже даже не интересная формула на доске ученого-физика. 

— Открыть старейшую базу данных. Загрузить старейший файл. Воспроизвести. Ошибка. Нарушение формата. Исправить. Восстановить старую версию файла. Открыть. Проецировать. Запустить в режиме реального времени.

Тихий таинственный голос. Она не думает, что слышит его. Это как мысль, осознание того, что ты слышишь голос, и краткий анализ его.

_`_=_В_с_Т_R_ệ_Т_ụ_ពិ_с_Я_'_Н_વ_+_О_с_N_~_В_С_Ә_L_е_ભ_Н_О_Й_-_/_

— Анализ языка. Ошибка. Сбой. Данные утеряны. Восстановить резервную копию файла. Закрыть.
Дицима выдохнула и призрчные мерцающие нити вокруг нее растаяли. Кто оставил ей приглашение в самое начало? Подписано все коротким словом ADMIN, но главным техническим администратором системы была она и специально нанятый для этого нечеловек. Он не лжет, что не создавал файл, да и не мог, потому что файл остался у Дицимы с далеких-далеких времен глубоко детства, какое может быть у младших божеств.

— Дицима, если ты спряталась, я не виноват. Выходи! Как насчет парочки круассанов? 

— Загрузка камеры. Передача данных с момента отключения слежения. Ускорение в 200 раз. Анализ. Запись анализа. Конвертирование анализа. Анализ получен. — Капитан протерла рукой лицо. — Жизнь прекрасна, защитные поля ни к чему. Поиск дыр. Формирование новых слоев. Утолщение слоев. Проницаемость слоев — 75 килотерстат. Наложение дополнительной иллюзии. Сокращение скорости. Перераспределение энергии: в слои — 10%. Отправить данные по макросу 1CD-2T-3S-4BRK-67GR. Начать.
Нимфа тяжело поднялась со своего трона, каким она могла назвать свой главный пост управления. Управление кораблем все равно что организмом, только вы движете не руками и ногами, а управляете пищеварительным процессом, автоматическим дыханием, биением сердца и даже перестальтикой кишечника. Тяжело, поэтому она отправила распоряжения по нужным адресам и двинулась в сторону господина.

— Не в моей компетенции вам указывать, но стоило поступить так с самого начала.
Дицима крайне мрачно окинула взглядом Танатоса, затем переключила свое внимание на лесавку и ската. Секунда — скат замурчал, словно ему только что властным голосом приказали это сделать, но было в этом что-то успокивающее и домашнее, даже уютное, насколько таковое возможно.

— Сколько у нас времени, господин? 

Удивляться его причудам уже нет смысла. Они знакомы не первый век, а потому и его смены настроения, и эксперссии выражения его эмоций уже слишком знакомы. Это скучающее божество, которое разноображивает свое сущетвование всеми доступными способами. Интриги? Риск? Жервы? Как специи к отменному блюду. Не сжечь бы только вкусовые рецепторы.

— Хорошо, управляйте, — она улыбнулась кончиками губ. — Тогда мне осталось позаботится только о том, чтобы остальные, кто не может телепортироваться отсюда в любую минуту, остались хотя бы живы.

«Подвергнешь риску свое уникальное существование? Оставишь неразгаданную тайну, ключ к которой есть только у тебя? Ладно, хорошо, не так. Ты серьезно что ли?»
«Всегда была серьезна.» 

Дицима коснулась венка, пробежалась пальцами по листьям и оживающим от ее прикосновения, распускающимся бутонам. Далее пошел ряд смешанных телепатических и системно-программных сообщений всей команде корабля с четкими указаниями действий. Венок был к этому почти не причастен. Он лишь выполнял функцию дополнительного мозга, которого обычно так не хватает с всего-то двумя полушариями. А подумать было о чем, хотя бы потому, что отдавать распоряжения надо было быстро. Да и копию данных надо было выгрузить, пока они еще целы. Потом… Потом много чего могло бы случиться, было бы не до этого.

Она отправилсь туда пешком. Ровно туда, куда попал первый снаряд. Синхронизироваться с картой повреждений ей было не нужно — это для программистов. Она просто знает, откуда берет свое начало бегущая по неоновым венкам коробля боль. 

— Урррл? — мурлыкнул скатик над головой.

— Именно так. Тебе надо будет позаботитья о нашей гостье. А еще заберешь мои вещи.

— Вюрррл.

Судя по скоости смены цвета освещения, от которой любой эпилепсик согнулся быв припадке еще шагов десять назад, она была почти-почти у цели. Нимфа осторожно стянула с красно-белых волос венок, который будто бы погас в ее руках. Шелестящий крыльями скат подчепил венок, который от касания его хвоста расплелся и лозой обвил «позвоночник» питомца капитана. 

— Не подведи меня.

Она открыла дверь, отделяющую ее от разлома, и шагнула вперед, растворяясь тысячами светящихся нитей всех оттенков красного и фиолетового. 

«Что мы знаем о материи? Чем отличается материя от энергии? Каковы их функции в огромной Системе, в который мы, части Материи и Энергии, существуем? Тот, кто это придумал, потрудился на славу, наверняка оставив свой след в каждом своем творении. Но что же все-таки такое материя и как протекают ее изменения? Когда одно переходит в другое? Этот вопрос будет оставлен без ответа до тех пор, пока господа физики не проверят это путем формул и экспериментов.»

Но сейчас все могли лицезреть что-то между материей и энергией, что огромной заплаткой покрыло пробитую часть коробля, протянуло тоненькие серебряные жгутики к остальным частям корабля, хватаясь за него. В дрожащем гуле изредка отзывались чьи-то тяжелые вздохи и напряженное дыхание, которые изредка затухали, а потом слышались снова. Пусть это будет игрой воображения, потому что вполне настоящие полоскисвета и громкая сирена утихли, как будто их и не было. А всего-то нужно подправить правильный энергетический канал. 

Доводилось ли вам когда-нибудь плавать на спине делфина? Ах, о чем это я, наверняка нет. Значит вам не понять этого чувства — прижиматься к чему-то теплому, гладкому и мягкому одновременно; чувствовать, как прохладные потоки воды и горячие кривые лучи солнца пробегают по спине и конечностям; как волнуются водой впавшие в блаженный беспорядок волосы; чувствовать под собой силу, которой ты полностью покоряешься; выныривать ради очередного вдоха — мгновение — и опускаться вновь в мягкое лоно воды.
Хотя космос мало похож на океан. Особенно когда прижимаешься ты не к дельфину, а к пробитому кораблю. И корабль этот, как бы тебе не хотелось оставаться в более-менее материальном состоянии, пытается частично обмениваться с тобой энергией. Дицима уже передала привет системному администратору, отвлеченному от просмотра японских мультиков и расплескавшего по столу чашку какао. Заодно проверила, чем занята его система, дефрагментировала пару дисков, перенастроила канал передачи данных от поставщика его японских мультиков, после чего отправилаь дальше гулять по данным и кораблю. Единственной сложностью было не увлекаться и не терять хоть какое-то подобие материи, потому что иначе весь смысл ее затеи терялся. В то же время, если слишком сильно сосредотачиваться на мире материи, тело начинало ныть от обтирания о космическую пыль и частично об солнечный ветер. А может все из-за того, что в таком состоянии вообще сложно удерживать себя в виде материи и тянет распасться на энергию?

***

— Растения, — выдала она, стоя на пороге каюты навигатора. Токингусута почесал когтистой лапкой рыжее ухо, глядя на высокое, растрепанное, черноглазое существо в длинной белой ночной сорочке.

— Капитан?

— Проводи в мою каюту.

Кицунэ готов был поклясться, что это был голос из динамика, но прозвучал он над свободным от техники ухом.

— Это приказ.

— Есть, кэп, — выдохнул лис. Взяв лесавку за руку, он довольно быстрым шагом пошел по коридорам, то и дело дергая тем самым ухом, над которым раздавался голос Дицимы.

— Ух страшна, когда не сдерживается, — пробубнил он себе под нос. — Плохи наши дела. Хотя чего ты не в камере — я все равно не пойму. Может, из-за тебя все. Я слышал, что вы, которые с Земли, обладаете большим запасом тех самых «магических сил», как это принято называть простым языком.

— Просто говорим с Природой на ее языке.

— Да не в этом дело. Ты не выросла среди этих железных стен, ты родилась в своей стихии. У вас, к это правильно принято выражаться, воспитание другое. Не смотри на меня так, я уже забыл, как оно было раньше.

Токингусута дошел до капитанской каюты, куда не допускался никто. Собственно, открыть эту дверь тоже было практически невозможно, потому что ни замков, ни ручек, ни каких либо еще способов активировать механизм не было.

— Оставь здесь и возвращайся к работе. 

Навигатор усиленно протер ладонью ушную раковину, поморщился.

— Удачи тебе, дитя.

Махнув рыжим хвостом, кицунэ поторопился обратно. Девочка — хоть про нее такое не скажешь — осталась стоять перед массивной зеркальной дверью.

— Входи.

И она шагнула в собственное отражение.